Рассказчица историй
Шрифт:
И тот голос в моей душе, что осенью толкнул меня к роковому решению принять предложение Акмона, вновь оживал… И я вспоминала, как сказала себе: «На моем корабле гребцами будут только свободные люди».
«Мы скоро выйдем в море», — говорил Келей.
Конечно, скоро мы выйдем в море, пора нам уходить с Самофракии, но что дальше?
Когда пал зимний ветер, несколько раз для пробы мы обошли остров. Нет слов передать, что чувствуешь, когда берешься за рулевое весло после долгого перерыва, и уже не так слепо, не ради спасения, а осознанно…
Все изменилось. Все
Бывшие рабы… Я уже никогда не назвала бы их рабами, даже бывшими. И не было ни пафлагонцев, ни фригийцев, ни прочих, хотя все они ими остались. Но называли они себя самофракийцами. Они больше не косились друг на друга и на мой народ. Они привыкли к этим женщинам в кожаных рубахах и с мечами, к тому, что они на тренировках эти рубахи скидывают не потому, что хотят кого-то соблазнить, а потому, что так удобнее.
Нет, амазонки и самофракийцы не стали единым целым. Но они вполне могли действовать согласно. Ведь человеку нужны обе руки, верно?
И, когда зима перевалила на вторую половину, что-то переменилось. Когда научишься новому боевому приему, еле сдерживаешься, чтобы не попробовать его на деле. Тот, кто долго болел, а потом не только поправился, но и набрался новых сил, рвется в бой, на поединок, на охоту. Именно это и произошло с людьми.
Я это почувствовала. Может, это и был тот Дар, о котором говорила Кассандра — знать, чего хотят люди, прежде чем они сами это поняли. Они нарастили мускулы, они узнали много нового, они обзавелись оружием и кораблями. И у них был вождь. Военный Вождь. Я знала, что они придут ко мне. Я лишь не знала, что они так быстро придут к согласию по этому вопросу — мой Боевой Совет и выборные от самофракийцев. Им нужен был поход.
А собственно, почему я должна была возражать? Разве меня родили, воспитали и обучили не для войны? Разве победить и умереть в бою — не единственный известный мне жребий? Но дело было не только в этом. Они узнали новое, и этого оказалось мало. Они жаждали все время идти вперед, драться с неизвестными чудовищами и изведать, где предел мира и их собственных сил.
А я, полгода назад так спешившая в Темискиру… Да, да, да, я все время восхваляю Темискиру, я не знаю лучшего места для жизни, это единственное место для жизни…
Но со мной происходило то же, что и с остальными. И я ведь с самого начала знала, что Антианира управится в Темискире лучше, чем я. Я была не царица, и если кто-то на Самофракии пытался называть меня так, я это сразу пресекала, я была Военный Вождь, избранный на время похода.
А они хотели идти в поход.
Вот уже второй раз я подчинялась объединенной воле своих подчиненных и круто меняла их и свою судьбу. Куда же в таком случае подевалась моя собственная воля? Или я случайно кричала именно эти слова, выбираясь на берег: «Неотвратимая Справедливость!» Неотвратимая. И для меня тоже.
Было очевидно, что мы не станем искать удачи в Архипелаге и на побережье по обеим сторонам Проливов.
Большинство самофракийцев родом оттуда, и, войдя в мое войско,
Нашей целью должна была стать Земля Жары — столь же опасная, сколь неизведанная. И с этим все соглашались.
Пока мои люди мечтали о боях и победах, я должна была подумать о вещах более обыденных, хоть и необходимых. Это скучно, но что делать?
Я сама по себе, как предмет рассказа, скучна. Поэтому это история про поход, а не про меня. А если рассказывать историю о человеке, нужно выбирать Пентезилею. Или Митилену. Следовало решить, кто уйдет, а кто останется. Совершенно ясно, что мои уходят все.
С остальными такой ясности не было. Сразу отпадали калеки и беременные женщины, которых к этому времени на острове появилось немало. Но оставлять на Самофракии одно лишь небоеспособное население тоже совершенно невозможно. Крепость крепостью, но я сумела взять ее с первого штурма, а если здесь высадится кто-то с войском побольше моего? Пришлось долго вправлять мозги чрезмерно воинственным самофракийцам насчет необходимости оставить в крепости приличный гарнизон. В конце концов, они согласились.
Как говорил Лилай, я не принимаю хороших или плохих решений, а только правиль ные. Кстати, сам Лилай тоже решил остаться. Я назначила его своим наместником, точнее, он сам заявил, что будет править от моего имени. Я не возражала. Если это добавит ему авторитета — пожалуйста, хотя я не собиралась сюда возвращаться.
А вот Митилена меня удивила. Я думала, что после всех испытанных ею страданий она выберет спокойную жизнь на острове. Но она твердо решила отправиться со мной.
— Я, нужна тебе, — сказала она, — по одной простой причине. Ты не видишь в жизни зла и, следовательно, не можешь победить его, потому что не понимаешь, зачем оно нужно. А я понимаю.
Должно быть, у меня был удивленный вид, потому что она добавила:
— Ты вообще мало что понимаешь в жизни. Ты никогда не была рабыней, тебя никто не унижал, не ломал… Не имеет значения, что ты меньше всех ешь, больше всех трудишься, спишь на камнях и ходишь босиком. Ты всегда делала это добровольно. Тебя никто не заставлял. А без этого опыта…
Я не стала с ней спорить. Хотя не вижу, чем на моем месте был бы полезен опыт унижения.
Помимо гарнизона мы оставили на острове один корабль и достаточно лодок. На остальных трех планировалось разместить общим счетом тысячу человек, собак и лошадей. Это были большие суда, но для трех кораблей столько людей и животных — более чем достаточно.
Я разработала для Лилая несколько планов обороны крепости на случай нападения. Ведь связаться со мной он не смог бы. И на этом следовало ставить точку.
Я заметила — все, кто выжили в дальнейших походах, до сих пор вспоминают Самофракию с некоторым умилением, как райский уголок. Таким он не был, этот суровый остров, на котором в то время, кроме крепости, имелись только скалы, оливковые рощи и козы на скалах и в оливковых рощах.
Теперь там есть город и храм Богини. Я знаю, я там недавно побывала, когда приводила к покорности Архипелаг, но не задержалась.