Рассказчица историй
Шрифт:
— Сейчас начнется проповедь Пути, — буркнула она и отошла. Но ярость ее улеглась.
Потом я выслушала сообщение Хтонии. Беседовать с ней, может, было не так интересно, как с Митиленой — ведь ей с детства были известны все истины, о которых я толковала — но необходимо. Хотя бы потому, что она, как никто, разбиралась в насущных вопросах. Вообще-то было уже достаточно молотить языком, как мужчины. Но впереди у меня был еще один разговор — именно с мужчиной, и, увы, наверняка самый длинный из всех.
Я пошла по воде к «Змее»,
С борта «Змеи» мне кинули веревку, и я подтянулась наверх. На корабле все было в порядке, вахтенные заняты делом. И я с удовольствием подумала, что Келей — человек на своем месте. Чем бы ни была «Змея» раньше — сейчас это чистый и свободный корабль. Но, к сожалению, придется сейчас отвлечь Келея от дела.
Он уже стоял радом со мной.
— Допрашивать пришла?
— Да. Веди его сюда. Можешь присутствовать.
Он не огорчился приказом. Напротив. Посмотрел на меня. И ухмылка прорезала его бороду. Стало быть, предположил, что пытки, запрещенные вчера, перенесены на сегодня.
«Митилену бы сюда, — подумала я. — Вот бы они, наконец, нашли общий язык».
Я уселась под навесом на бухте каната.
Вернулся Келей, подталкивая пленника. Несмотря на подобное обращение, никаких побоев на этом Аглиболе не было заметно.
— Развяжи ему руки.
— Ведь удрать попытается.
— Пусть пытается.
Келей достал нож, но веревку резать не стал, а ловко распутал сложный узел («Еще пригодится веревка-то», — сообщил он при этом) и нож демонстративно не убрал.
Аглибол брезгливо огляделся, посмотрел с отвращением на палубу (начисто отдраенную) и сел, не дожидаясь дозволения.
А я ничего другого и не ожидала.
— Ты его кормил? — обратилась я к Келею. И по выражению его лица поняла, что нет. — Слушай, я знаю, что ты умный, и, коли я велела его не резать, ты придумаешь взамен что-нибудь другое. Но не надо этого делать.
Келей фыркнул и распорядился, чтобы «этому уроду принесли пожрать».
Матрос принес плошку с тем, что осталось от вчерашнего пиршества, — не мякоть, конечно, но и не голые мослы.
Аглибол не выразил признаков голода и лишь презрительно покривился.
— Хочешь подкупить меня своими жалкими подачками?
— Вовсе нет. Просто мертвый — от ножа ли, от голода — ты мне бесполезен.
— Я тебе бесполезен в любом случае. Я тебе сказал и повторяю вновь — я тебе ничего не выдам.
— А я пока ни о чем тебя не спрашивала.
— Снова бабьи хитрости. Ты уверена, что сможешь меня обмануть. Потому что женщины не могут не обманывать и не лгать. Это в природе женщины, природе рабской
«Чернявым» он, вероятно, определил Келея. Это меня несколько удивило. Кормчий был волосом несколько потемнее, чем я, но вовсе не черным.
Сам же Келей отозвался следующим образом:
— Так же всегда говорят те, кому приходится довольствоваться рабынями. Потому что ни одна свободная не то что не попытается его никогда обольстить, но и не пойдет с ним по своей воле ни за какие подарки. А может, он из тех, кто предпочитает спать с мужчинами? Так на наших ему рассчитывать нечего. Они у нас разборчивые.
— Заткнись, раб!
— Мирина…
— Ничего. Дай ему поесть. А не то ослабеет, не дай, Богиня…
Аглибол, наконец, принялся за еду.
Не знаю, что его на это подтолкнуло. Но, несомненно, чтобы скрыть, как он проголодался, говорить он не перестал. Давясь, продолжал:
— Вот что происходит, когда рабыня забывает, кто ее господин, и перестает бояться. Ей надо напоминать об этом постоянно, потому что память у нее — у тебя — так же коротка, как ум. Плеть и раскаленное железо — вот единственный верный язык для разговора с ней. Если ты успела забыть, то вспомнить придется очень скоро. И нечего скалить зубы. Почему ты молчишь? Возразить нечего?
— Вот мужская непоследовательность — то «молчи», то «почему ты молчишь».
— Ты, кажется, подвергаешь сомнению мое мужество?
И тут меня прорвало. Как он сдерживал голод, так я сдерживала свою прирожденную смешливость. Но сейчас она взяла верх, и я расхохоталась. И, давясь, как он за едой, произнесла:
— Напротив, Аглибол из Атлат, я считаю тебя воплощением мужества…
— Не пытайся ко мне подольститься! — гордо произнес он.
Он принял это за лесть! Только великим усилием воли я заставила себя подавить новый приступ хохота. Нет, жаль, здесь не было Митилены — посмотреть на это представление. Или, скорее, хорошо, что ее здесь не было. Непривыкшая к Темискирской дисциплине, она способна была нарушить мой приказ и убить пленного. А это могло дать дурной пример.
— Теперь-то ты убедилась, Военный Вождь, что от этого болтуна нет никакой пользы? Позволь отправить его кормить рыб вслед за его солдатами!
— Нет, Келей. Ты верно заметил — он болтун, и презабавный, и способен нас развлечь. А рыбы могут подождать — ведь солдат было много…
— Если тебе угодно тратить время на этого пса…
— Никогда не называй человека псом, Келей. Пес — животное священное…
Не знаю, понял ли насмешку Аглибол, но Келей ее точно понял. И осклабился. Аглибол встал, гордо вскинув голову.