Рассказчица историй
Шрифт:
— Идем! Тебе приказывает благородный, ты, раб шлюхи! — И швырнул на палубу плошку с костями. — Подбери! И посмотрим, кто здесь пес.
Ухмылка Келея исчезла. Корабль был для него так же священен, как пес для служительниц Неназываемой. И он плохо переносил оскорбления, хотя после своего пребывания в рабстве должен был обращать на них внимания не больше чем я. Впрочем, его ведь никто этому не учил.
— Вечно одно и то же, — вздохнула я. — Великий критский язык, вероятно, значительно разнообразнее по части оскорблений. Будь здесь Лилай, он мог бы его поучить.
— Я тоже могу, — пообещал Келей.
Они ушли. Ладно, пусть себе изощряются в ругательствах.
На следующий день Келей устроил кормежку пленника до моего прихода. Могу себе представить,
— На, принимай своего шута.
Аглибол не соизволил ничего ответить Келею. А мне сказал:
— Ты напрасно теряешь время. Я предупредил.
— А если я спрошу о том, что не причинит вреда ни твоей стране, ни твоему государству?
— Что это такое? — ощерился он.
— О вашей вере. Какая она? Схожая с критской? Или с той, что в Черной Земле?
По своей тупости ты даже не можешь себе представить что-нибудь отличное от своих дикарских верований. Критяне… Они со свойственной им жадностью и мелочностью прикрывают пышными ритуалами поклонение своей кукле с голыми грудями и змеями, в действительности ничем не отличающееся от кровожадных обрядов (опять что-то вроде «гар-гар») и твоих!
Я озадачилась. Меня смущало это постоянное «гар-гар», тем более что Аглибол явно был уверен, будто я знаю, что это такое. Вообще-то название «Гаргар» было мне известно. Это гора на Крите. И поскольку Аглибол бранил Крит и его обычаи… Но что здесь общего? К тому же он произносил это слово не совсем похоже. Еще есть созвучного названия озеро в Апии… Но я опять не могла обнаружить родства. К тому же не вполне понимала значение эпитета «кровожадный». В некоторых ритуалах Богини действительно используется кровь, но мы-то как раз к ним не прибегаем. И уж, конечно, мы ее не пьем, как наши соседи скифы.
— Что же до Черной Земли, — продолжал он, — то ее жители обязаны нам всем. Именно наши предки, народ Солнца, обучили их всему. Мы преподали им значение царской власти, отделение благородно рожденных от низких, правильного ведения войн, сбора податей и налогов. Мы научили их строить крепости и (непонятное слово по-атлантски). И они поступили с нами по обычаю всех (снова непонятное слово) народов. Рабски стараясь подражать нам во всем, они, однако, заявили, что истинное знание открыто только им, испоганив потом истинную веру, заполнив ее первозданную чистоту обожествлением змей, крокодилов, бегемотов, шакалов, голых шлюх и прочих лишенных разумения тварей!
— А настоящее божество?:
— Солнечный диск! Бог божественный, создавший себя сам, сотворивший по своей воле небо и землю!
Это богохульство он выпалил единым духом. Очевидно, оно было заучено с младенчества. Объяснять ему, что это всего лишь искаженный титул Богини, было бесполезно, поэтому я продолжала слушать.
— Как Солнце повелевает в небе, так царь повелевает на земле. Он связан с Солнцем необоримыми узами. Гибель царя способна погасить Солнце, ибо царь поддерживает его сияние, питая Солнце сердцами его врагов. Таков непреложный порядок вещей, вершина, которая достигнута и после которой начинается падение. Все другие пали, мы держимся тысячелетиями, потому что соблюдаем этот порядок. Ибо сказано: «Возвышай своих вельмож, продвигай вперед твоих воинов, увеличивай отряды телохранителей, снабженных списками, обеспеченных землей, одаренных стадами. Не убивай никого из тех, кто близок к тебе, если ты хвалил его. Подавляй толпу, уничтожь пламя, которое исходит от нее…»
— Выходит, ты не такой уж возвышенный? — перебил его Келей. — Вельможи не шляются по пустынным берегам с кучкой сол дат. Я бы сказал, что это действия заштатного офицера…
Несмотря на то, что я предпочла бы дослушать Аглибола, я не могла не признать замечание Келея дельным.
Несоответствие амбиций Аглибола с действиями позволяло догадаться, что он, несомненно, был аристократом по рождению, но, вероятно, пребывал в опале и был удален от двора.
Аглибол на сей раз снизошел до ответа Келею, хотя, конечно, не по существу дела.
—
— Если я возьму в руки плеть, — оскалился Келей, — то, ясное дело, это докажу. Только вряд ли тебе, голая морда, это понравится.
Они явно ненавидели друг друга. Один открыто, другой — под личиной презрения.
И Аглибол допустил крупную промашку. Если он решил натравить на меня Келея (а для него это было самое понятное решение), то выбрал неправильный путь. Потому что есть области, в которых я с Келеем не могу не умею и не желаю соперничать. И Келей это знал. К тому же Аглибол с самого начала оскорбил достоинство Келея. Вернее, он даже не мог себе представить, что у кормчего имеется чувство собственного достоинства. После чего Аглибол наглухо отказался говорить — возможно, его недавний порыв уже казался ему чем-то непристойным. И я перенесла продолжение допроса на следующее утро.
Причем сразу же застала скандал. Я полюбопытствовала, что послужило причиной на сей раз. Оказалось, Аглибол затребовал вина, а не воды, которую подобает пить лишь скотине и рабам.
Беспрестанное употребление этого слова уже успело мне наскучить. И я сказала:
— Вина у нас нет. Но нет также и рабов. Ни одного. Пора бы усвоить, Аглибол из атлантов.
— Ни одного, — значит, все, — отпарировал он. — Кто же тогда вам служит?
— Мы сами.
Рабы, — с удовольствием подтвердил он. — Благородны лишь воины, а воины не могут опускаться до низменных работ. Только подвиги, только сражения, только утверждение силы достойны их. Для остального существуют рабы — те, кто рожден и предназначен для рабства. Слабые… Разумеется, слабые всегда лелеют мечту о мести и вечно ждут, когда смогут нанести удар в спину. Пусть. Благородные пренебрегают этим. В том и состоит их величие. Поступать по собственной прихоти, не бояться, не сомневаться, не знать стыда. Мы оставляем это вам, двуногим скотам. Ты мне смешна со своими жалкими притязаниями на господство. Другие женщины годятся хотя бы на то, чтобы вынашивать и выкармливать, младенцев — и больше ни на что, хотя с последним и козы справляются лучше, а ты и на это непригодна. И что бы ты ни строила из себя, ты даже не в силах побороть свой страх передо мной.
— Вот как?
— Ты побоялась даже пальцем притронуться ко мне. С низменным, истинно бабьим коварством ты решила, что уловкой мнимого милосердия ты сможешь вкрасться ко мне в доверие, и я проговорюсь тебе о местонахождении нашей столицы и наших укреплений. Ну, и чего ты добилась? Ничего! А теперь можешь пытать меня, как этого жаждет твой чернявый раб. Но вам будет легче вырвать сердце у меня из груди, чем место, где расположена моя крепость.
— Ошибаешься.
— В чем?
— Во всем. Я объясню, почему я до тебя не дотрагиваюсь. Ты мог бы догадаться, что это не трусость, а брезгливость. А насчет прочего… Видишь ли, мне нужны были от тебя совсем другие сведения. Я хотела понять, что вы за люди, атланты, как мыслите, во что верите, чего боитесь. И по этой части ты наболтал достаточно. Настолько, что я вижу — сколько бы ты ни твердил о подвигах — кто так рассуждает, тот никогда не действует. Либо доблесть, либо слова о доблести. А когда я слышу подобные разглагольствования, понимаю — вы уже созрели, чтобы брать вас, как есть. А что до расположения вашей крепости… Вы так наследили на берегу, что и слепой разберется, а у меня отличные разведчики и охотничьи псы. Убери его, Келей. Только не убивай покуда. Может, он еще на что сгодится…
Если бы не самодовольство, Аглибол мог и сам обо всем догадаться.
Разумеется, в первый же день я отправила по их следам Биа — одну из самых молодых среди нас, но прекрасно управлявшуюся с собаками, и охотника из материковых племен, подчиненных ахейцам, по имени Герион. Кроме того, за прошедшие дни стало ясно, что эта крепость не так близко отсюда, поскольку никто пока не разыскивал Аглибола и его отряд, но и не так далеко, поскольку этот отряд не производил впечатления измотанного долгим переходом.