Рассказы и сказки
Шрифт:
С той поры как она обрела собственный сенник, она стала Фрейды меньше бояться; удирая от нее, она сбивала детей с ног, колотила их, ломала горшок, пускала перья по ветру. Фрейда кидалась с веником за ней, но, чтобы нагнать эту "дикую тварь", ей нехватало дыхания. Зато она уж позже отыгрывалась на ней. Сейчас она притворится спокойной и тихой, но вот когда "дикая тварь" уснет на сеннике, старая кинется на нее и раздерет ей ногтями все тело. Малышка не плакала, только прикусывала до крови губу. Остальные детишки сидели, притаившись по уголкам, чуть дыша от страха.
Сегодня, однако, все это
Фрейда сразу же привстала, в глазах у нее загорелся злобный огонек. Она ухватила "дикую тварь" и вытолкала за дверь.
"Дикая тварь" сползла на четвереньках по ступенькам (ходить по ступенькам она не может), и вот теперь, го-го! — она на улице. Как бело, как красиво! Гладкая, белая, сверкающая пелена снега! Го-го!
И она бегает босиком по снегу и смеется…
Сумасшедший батлен
1915
Перевод с еврейского Л. Гольдберг.
Он бегал взад и вперед, совершенно один в пустой среди дня синагоге, и вдруг остановился.
— Господи, кто я?
Кто я? Зовут меня Берл сын Ханци… Так разве я Берл Ханцин? Я — разве имя? Вывеска — это еще не лавка. Дом, в котором живет раввин, называют "Под Карпом", а меня — Берл Ханцин.
В Цяхновке меня знают; знают, кто такой Берл Ханцин. А в Америке? Если бы вот в Америке кто-нибудь произнес вдруг в синагоге эти два слова: Берл Ханцин… Знал бы разве кто-нибудь, что говорят обо мне?..
Иное дело здесь. Здесь каждый либо усмехнется, либо головой покачает, либо просто гримасу скорчит… "Знаем, мол, кто такой Берл Ханцин!" Один подумает — вон тот батлен; другой — этот вот сумасшедший, третий — мало ли чего подумает, а четвертый вспомнит, что имя мне нарекли по дяде Берл. Тайбеле, правда, вздохнет при этом, — она знает, что я несчастный сирота. А в Америке, где имя базарной торговки Ханци никому не известно, где никто и не знает, что жил когда-то на свете Берл-философ и что он приходился братом моей матушке; где никому невдомек, что я тот, про которого говорят: сумасшедший, батлен, сирота, — а быть может, и философ (я, кажется, весь в дядю); ну вот в Америке какое впечатление произвело бы: Берл Ханцин?!
А ведь я как будто все же знаю, кто я? Вот ведь я сам говорю: сумасшедший, батлен… Вот это я и есть!
Да разве я не сумасшедший? Где это видано, чтоб человек стал вдруг думать о том, кто он такой! Человек это — человек! Я человек, и зовут меня Берл, сын Ханци… Будь я домом, меня, возможно, называли бы: "Под Карпом", будь я арестантом, я носил бы на спине заплату с номером… Если б отец мой, не мать, был кормильцем семьи, а не батленом, меня звали бы "Берл сын Шмерла". Правда, произнести "Берл сын Шмерла" трудновато, но ничего не поделаешь. И очень возможно, что люди меньше стали бы трепать мое имя, если б оно не так легко слетало с языка…
Однако, как бы меня ни звали, но человек-то я, во всяком случае!..
Человек! Да, но к тому же батлен… Не случается разве, что человек остается сиротой? — неужели он из-за этого должен жить в синагоге? Что я,
Если бы я хоть знал, кто такая моя капота! А то сейчас, ей-богу, не знаю! Одна полоса в ней — Бендет, другая — Хаим, еще одна — Иона, а три четверти — просто собраны с мусора! Хорошо еще, что Тайбеле умеет шить, а то пришлось бы и вовсе голым ходить.
А уж это само по себе разве не признак сумасшествия? Батлен я, батлен!.. Смотри ты! Шмерл, Хаим, Иона… И не счесть, сколько их уже ушло из ешибота за мое время!.. Этот торгует, тот грузчиком стал, а третий кабак содержит. Мало ли что! Один из них успел уже овдоветь, а Шмерл — тот уже третий раз женат. Но у всех есть дети, есть у них дела, чем-то они занимаются. Худо ли, хорошо ли, а люди заняты, и им не приходится есть дареный хлеб. Они не пустомели. Люди! Я тоже хочу быть человеком!
Что значит быть человеком?
Клянусь своим именем еврея, человек-то я совершенно никудышный!
Я клянусь своим именем еврея. Значит, я еврей! Да, это верно: я еврей. Но евреями полна вся Цяхновка, а это еще не значит, что они — это я! Вот, например, я мужчина (хотя, что я за мужчина, — горе одно, а не мужчина!), — что ж, всякий человек, если он только не женщина, он — мужчина. Разве из этого следует, что всякий мужчина — это Берл Ханцин!
Нет, братец Берл, ты себя не обманывай! Ты мужчина, ты еврей, это-то верно, но все же не ты мужчина, не ты — еврей. Ты нечто другое, а это все внешнее, дополнительное, а не ты сам…
Я хочу себя убедить, что я батлен, сумасшедший, сирота, несчастный мужчина. Но ведь батленов, сумасшедших, сирот-то много. Мужчин таких, как я, меньше, но все же они есть. Мало ли где, может быть, в другом городе, может быть, в Америке. Разве эго означает, что все они одно? Боже упаси! Каждый сам по себе!
А кто же я, бес бы меня побрал!
В меня, должно быть, действительно, бес вселился, сидит там, должно быть, кто-то во мне и размышляет за меня, а мне все кажется, что это я сам думаю. Ведь вот, когда у меня есть силы (в любой день недели, кроме понедельника и вторника), "тот" надо мной не властен, и тогда я меньше думаю! Б том-то и вся философия, что ни один человек на свете не в состоянии самого себя передумать. Что это означает: я хочу себя постигнуть? Я хочу вырвать себя из самого себя, поставить себя или "его" сбоку, чтоб "он" посмотрел на меня! Чтоб я — стал "он", "он" — я!..
Ха-ха-ха! Да разве это возможно! Дай-ка, подумаю!.. Что-то у меня в голове тепло становится!..
Он бежит к рукомойнику, обливает себе голову холодной водой, вытаскивает из-за печки какую-то тряпку и туго-натуго стягивает себе лоб.
— Теперь-то дело пойдет. Еще раз!.. Я хочу знать, кто я такой…
Куда мне глядеть, вниз или вверх, направо или налево?.. Если б я залез на ковчег, я был бы весь наверху, внизу ничего бы не оставил. А если б я побежал в подвал, я был бы весь внизу… Как же я тогда могу смотреть на себя?