Рассказы и сказки
Шрифт:
Обо всем этом люди на земле не знали… Пражской богачке были устроены роскошные похороны. Над телом ее была произнесена надгробная речь. Похоронили ее на почетном месте между знатными покойницами, а в годовщину ее смерти воздвигли большой памятник, на котором начертали ей хвалу и славу.
А когда помещик прислал в Прагу тело старшей сестры, кладбищенский служка не захотел прикоснуться к этому грешному телу, и для его омовения были наняты простые носильщики. Завернули покойницу в старый мешок и бросили в яму под забором,
Через
— Вот это праведница, — говорили люди. — Даже черви не властны над ней.
Ибо так судят люди, которые глазами своими видят только то, что находится снаружи. Они никогда не знают, чем живет сердце человеческое и что происходит в нем.
Нехорошо
1915
Перевод с еврейского Л. Гольдберг.
Хотите, расскажу вам одну историю.
Но раньше должен вам объяснить, кто я такой.
Я портной.
Собственно говоря, не портной, и прародители мои портными не были. Вышло, однако, так, что всю премудрость, которой меня обучили в талмудторе, я позабыл; гроши, которые я получил в приданое, проел. Пришлось взяться за иглу.
Почему именно за иглу? Был у меня как раз сосед, который добывал себе пропитание иглой. В одном доме с ним жили.
В третьем углу, правда, жил сапожник. Но сапожное ремесло — дело трудное, да и грязное оно. Всегда чумазым ходишь.
Сосед мой из первого угла был дамским портным. Стал и я дамским портным.
За работу принялся не сразу — все чего-то выжидал. А вдруг я или жена моя на какую-нибудь находку набредем?! А пока, чтоб без дела не ходить, подсел к портняжному столу, попробовал пуговицу пришить, приметать кое-что, а потом — и сшить. Так понемножку и втянулся.
До того, чтоб сшить целую вещь, я не дошел и до сих пор этого не умею. Но заплату положить, выутюжить, вычистить, пятно вывести, даже мерку снять, — этому я научился. Это меня кормило и теперь еще кормит… Пусть кто-нибудь другой закройку делает. Не велика важность!
Жаловаться нечего, ремесло мое не из худших. Первое дело — весело: портной и песенки поет, и по деревням часто ходит, у панов бывает, — насмотришься всего да и поживешь в свое удовольствие. Не пропадаешь, как чумазый сапожник.
Ну, ладно! К несчастью, жена у меня тут, упаси господь вас и всех евреев,
Но не об этом хотел я рассказать.
Что ж, остался я вдовцом. Живу один, в маленьком домишке, далеко, где-то за городом. Через край не льется, но жить можно. Встретишься с приятелем, выпьешь рюмочку, одолжишь пятиалтынный и опять живешь.
А тут приключилась такая история. Знаете поговорку: весь год под хмельком, а на пурим во рту ни капли. В доме ну ни полушки! Глупо, не могу же я все-таки ходить в пурим, не прополоснув глотки! Как-никак, а такое чудо! Царица Эсфирь, хоть и не была красавицей из красавиц, все же заслужила, чтобы мы в этот день не были трезвенниками.
Выхожу это я из дому и все думаю: к кому же мне из портных пойти?
По-настоящему весело у Арона Двосина. Водка там рекой течет. Он пьет, она пьет. Дочь, говорят, тоже непрочь рюмочку опрокинуть! Но вот как раз из-за этой дочери и неохота идти туда! Девице уже лет под тридцать, а может — с гаком, и сватается она ко мне. Стоит ей лишь увидеть меня, как глаза у нее сразу подернутся влагой, смотрит на меня, как овца на соль, — а то еще закатит очи, совсем зрачков не видать, одни белки — два блюдца сметаны, да и только…
Нет, к Арону Двосину я не ходок!.. К другим богачам-портным тем более! Смотрят они на тебя свысока, как оперенная сова на голого цыпленка… Действительно, скверно: поди угадай, кто из бедняков не ходит сейчас ряженым и у кого дома можно рюмку водки найти.
Голова у меня занята такими мыслями. И вот по ошибке, вместо того чтобы направиться в город, направляюсь в обратную сторону, выхожу за городскую черту… Иду все дальше, дальше.
Когда опомнился, я был уже далеко за городом. Вижу — лесок, вхожу в него. Зачем? Не знаю! Иду… Сам не знаю, куда иду.
Навстречу дровосек. Спрашиваю: далеко до корчмы? А мысли у меня такие: рюмку водки можно и за городом достать! А то, что у меня денег нет, это неважно. У хозяина корчмы можно работенку взять, а пока что в счет работы выпить. Не-еврей поверит!
А он, дровосек-то, говорит: недалеко.
Иду дальше. Передо мной две дороги: одна ведет направо, другая — налево. Иду направо. Я ведь портной, иглу держу в правой руке, ей предпочтенье!
Оказывается, лучше бы мне пойти налево. А может быть, и наоборот. Пошел бы налево, и самой истории не было бы.
Ну, значит, иду направо. Иду, иду.
Жажда меня уже давно томит, а тут еще есть захотелось.
К тому же холодно стало… Да так, что кости пронизывает. И вдруг — стоп! — ограда.
Железная ограда. Черные железные прутья с позолоченными верхушками, — прямо страх берет.
А вот и калитка. У калитки — колокол. Нe поленился — звоню.
Слышу, собаки лают. У меня даже коленки задрожали, хочу бежать. Но там, слышу, кричат на собак, чтоб замолчали. Стою. Я ведь не меламед, чтоб пугаться собак!