Рассказы и сказки
Шрифт:
Появляется старик в охотничьей куртке с зелеными обшлагами, просовывает сквозь решетку седую голову со слезящимися глазами и спрашивает, кто я такой.
Говорю: портной.
— А что тебе нужно?
— Водки выпить.
Старик смеется, показывает два ряда старых, кривых зубов. А в глазах искорки.
Значит, свой человек, думаю. У тебя тоже в глотке пересохло.
Надо получше с ним потолковать.
Я стою с этой стороны ограды, он — с той. Разговариваем. Я спрашиваю, он отвечает.
—
— Замок.
— А ты кто?
— Привратник.
— А кто живет в замке?
— Графиня.
— Что за графиня?
— Красавица графиня.
— Красавица?
— И взбалмошная…
— Почему взбалмошная?
— Замуж не хочет! Никто ей не нравится.
Я смеюсь:
— Может быть, меня захочет?
— Попытайся, — говорит, — может быть, она тебе суждена.
И с этими словами отпирает калитку; впускает меня. Стоим уже оба по ту сторону.
Целая свора собак с высунутыми языками вертится вокруг нас. А мне чего бояться — ведь он тут, со мной!
— Я вдовец, — говорю я ему.
— Попытайся… многие уже пытались… Немцы, армяне, цыгане… Попытайся и ты… Может быть, тебе удача будет…
Смотрю на него и дивлюсь. Я-то шучу, человек я мастеровой, почему не пошутить? — а он принимает все за чистую монету.
Я опять за свое. Спрашиваю его, как насчет водки.
— Есть, — говорит, — в замке и водка, есть и мед, и вино… А женихов принимают прекрасно, кормят, поят… По-царски, — говорит.
Мне уже немножко не по себе становится.
Не пьян ли старик? Нет, трезв, взгляд ясный.
Говорю:
— Хватит, старик, брось шутить! У меня на самом деле в глотке пересохло! Да так, что голос, как жестяный, стал… И есть хочется, в кишках ветер гуляет!
— Ну, идем, — улыбается он, — идем. В еде да в питье недостатка не будет.
Я думаю, он ведет меня к себе, а он к замку ведет!
А замок — разве опишешь его! Да на это и моря чернил не хватит! Всё колонны, колонны, а на колоннах — золотые змеи, орлы, летучие мыши.
И все это с золотыми коронами на головах… Приводит он меня к крыльцу. Устлано оно все турецкими коврами. И сдает он меня на руки лакею.
— Жених! — говорит.
Лакей улыбается, ведет меня дальше.
О графине я, конечно, вовсе и не думаю. Но человек ведь я мастеровой, — хочется посмотреть…
Что ж, надо думать, меня тут не повесят! Пускай ведут!
И ведут меня из одного зала в другой: из зеленого в желтый, из желтого в красный, из красного в синий… Цвета так и мелькают перед глазами.
А мы все идем. Спешим. Ну, прямо бежим. Я уже и окраску залов перестал различать, некогда на мебель взглянуть, посмотреть на портреты, что на стенах. Все смешалось. Разноцветные пятна то встанут перед глазами, то исчезнут.
Всему, однако, есть конец. Останавливаемся в одном зале — зал белый…
Справа, говорят, дверь в покои самой графини, а слева — дверь, чтоб выбросить из замка, если жених не понравится!
Гляжу, конечно, на ту дверь, которая ведет к графине. Вижу — в двери небольшое отверстие.
— А это зачем? — спрашиваю.
Через это отверстие, разъясняют мне, графиня разглядывает женихов…
— Ну, а как женихи видят графиню?
— Вот! — говорит лакей, вся одежда которого так и блестит, так и сверкает золотом, и указывает на портрет, что на стене.
Породистая, видать, баба. Богатырь… И взгляд такой повелительный, хоть и стоит она почему-то на коленях. А у губ ее этакое обольстительное что-то, и притягивает, как магнит.
Мне, как портному, немало ведь платьев приходилось примерять. Видал я женщин, видал не одну пани, но — что тут говорить! — такая мне и во сне не спилась.
Сам дьявол во плоти!
А сердце колотится, как у проклятого.
Я уже забыл, кто я такой, что я такое; кто она и что она; мне уже все равно!
Вытягиваюсь в струнку и жду ее, как еврей Мессию, как благочестивая душа царствия небесного.
Раздается звонок. Лакей объясняет: графиня идет. Берет он меня, ставит лицом против отверстия в двери, с улыбкой отвешивает мне поклон и исчезает.
А я стою, боюсь бровью шевельнуть. Простоял я там всего несколько секунд, но мне они показались годами… Опять звонок, и входит тот же самый лакей.
– ~ Понравился!.. — говорит.
Меня чуть удар не хватил.
— Но… — говорит.
— Что, но?
— Грязен, сказала, велела в баню свести.
Долго вас томить не стану.
Видите ведь, что я и сейчас портняжничаю, — понятно, стало быть, что сватовство не состоялось… Но это самое "но" да баня все силы у меня вымотали.
Сперва меня мыли, чтоб грязь сошла, чтоб пот сошел… Что ж делать, — портной, был в пути, шел пешком. Однако тут скова начинается это "но".
Одежда моя ей не нравится.
Тогда я говорю: пошлю за субботней капотой, — важничаю, значит. Между нами говоря, субботней капоты у меня и ие было.
А она желает, чтобы я одел немецкое платье.
Но вот этого уж мне не хочется! С какой это стати я вдруг стану наряжаться в немецкое платье?
Но тут лукавый напоминает, что когда-то встретился мне раввин из Франкфурта-на-Майне; разъезжал он по свету, собирал пожертвования на ешибот. Так вот. этот раввин тоже был одет в немецкое платье. Ну, уж если раввину дозволено, то мне и подавно… Что ж, соглашаюсь.