Рассказы и завязи
Шрифт:
— Ну и какова же нынче жизнь, матушка?
— А худая, батюшка, жизнь. Ничего хорошего.
— Что так?
— Ой, государь-батюшка, если всё рассказывать… — вздохнула Анна Васильевна.
— А ты, матушка, хотя бы не всё, — настаивал Романков.
— Мрет народ русский, батюшка. Убывает народом Россия, — сокрушенно произнесла старушка.
— Отчего же, Анна Васильевна?
— Стариков лечить нечем. Лекарства дорогие и за всё из своего кармана плати… Мужики пьют горькую, будто с ума посходили и много их гибнет от водки. Теперь вот и бабы не отстают. Тоже попивать стали. Подумать только — рожать не хотят! Что ещё… —
— Но ведь изменить жизнь народ наш сам захотел.
— Сам, сам, батюшка. Тут и говорить нечего. Сами головой в омут бросились. Думали, что лучше жить начнут, когда большаков скинут… А после тех явились какие-то демократы, и нам ещё хуже, чем при большаках, стало. Мы и оглянуться не успели, как они всё разворовали, что другие строили. И на земле, и под землёй. Все под себя загребли, а о нас как не думали, так и не думают.
— Ну и отчего же такое случилось, матушка? Как вот ты обо всем этом думаешь?
— А всё оттого, государь-батюшка, что правят Россией не наши, не православные.
— Не наши? А чьи же?
— Не знаю, государь, — почти шепотом сказала старуха и наклонилась к Романкову. — Вроде и Кремль-то московский бесы захватили. Говорят, что какая-то мафия правит на всех этажах и, будто бы, от самой Москвы и до самых до окраин. Куда ни глянешь — везде одни нехристи, батюшка. Все говорят и говорят. Уже много лет наговориться не могут. Как глухари на току. Все знают, что надо делать, а дела нет. И вот все эти говоруны да нехристи хотят и дальше править Россией и народом русским. Не допусти, государь.
— Да я, матушка, и сам всё вижу. Россия сопротивляется нашествию бесовскому, но из последних сил. Вижу и как растаскивают Россию.
— Вот-вот… А теперь спят и видят, как бы всю землю распродать, твари продажные, прости, Господи… Хорошо, что ты пришёл, государь-батюшка. Когда власть-то в свои державные руки возьмешь? — неожиданно спросила старушка.
— Не знаю, матушка. Пока не зовут, да и время, видно, ещё не пришло.
— Нет, батюшка, в самый раз. Пора, государь, пора. Устали мы от бестолковщиков, а с тобой будет лад и согласие… Наш сельский батюшка отец Василий недавно сказывал нам на проповеди, что только Богом и царем православным стояла и стоять будет русская земля наша. А внук мой Сережка в старой книге вычитал, что земля у нас богатая, да порядка в ней нет. Будто про сегодня писано… А ещё сказал что, дескать, не знаю, куда наша тройка русская и несется, куда скачет — неведомо… Вот и приходи, государь-батюшка, садись на престол свой, бери в руки вожжи и правь с Богом, со Христом, да порядок-то и наведи. Боле некому, кроме тебя…
— Так-то оно так, Анна Васильевна, — начал было Романков, но тут к ним подошёл Смирнов-Бенкендорф.
— Пора, Ваше величество, — обратился он к Романкову.
— Да, да, Павел Константинович, — привычно по роли ответил ему Романков. — Сейчас иду.
Он поднялся со
— Ну, спасибо тебе, матушка Анна Васильевна, за беседу. Очень был рад познакомиться.
Анна Васильевна поклонилась в пояс.
— А уж я-то как рада, государь ты наш батюшка, так и не высказать. Дай Бог тебе здоровья. Больно дел у тебя много.
— Ничего, матушка, справимся с Божьей помощью.
— Храни тебя Господь, государь. А я, если доживу, так весной опять в деревню поеду и там всем нашим скажу, что тебя видела и что ты жив и здоров.
— Передай, что я тоже думаю, как и они. И что мне тоже больно за Россию нашу.
Старушка опять поклонилась, а потом повернулась и быстро засеменила через дорогу к веревочному заграждению, за которым стояла толпа любопытствующего народа. Лицо её светилось почти детской радостью и счастьем. Так бывает, когда ребенку скажет доброе слово родной отец.
Николай Александрович долго смотрел вслед Анне Васильевне Шачиной, и ему казалось, что вот сейчас, в эти самые мгновения, что-то уходит из его жизни и больше уже никогда не вернется.
Огненная леди
Хозяин новой, рубленой из гладких сосновых бревен, бани был очень доволен: бригада нанятых им плотников-шабашников подвела сегодня стены под стропила.
Могли бы и раньше это сделать, да приехал хозяин недавно принимать работу, и с бригадиром Стасом Брагиным забрались они на самую верхотуру, откуда хорошо были видны ряды новеньких разноэтажных коттеджей, высоких и разномастных заборов, цветников, огородов и бань, разбросанных по пологому берегу протекающей тут речушки.
Хозяин долго и молча оглядывал открывшийся перед ним вид и вдруг дернул бригадира за рукав его рабочей куртки.
— Послушай, Станислав Николаевич, — произнес он, показывая рукой на соседскую баню и будто делая какое-то открытие. — А ведь у соседа моего банька-то повыше будет. Или мне так показалось?
Станислав тоже глянул на покрытую уже листовым железом соседскую баню.
— Да, — ответил он чуть погодя. — На два венца.
— Ну, я и говорю… Так ты мою-то еще на три рядка подними, — хлопнул по плечу бригадира хозяин. — Можно?
— Можно-то можно. Только это уже дороже будет, Игорь Олегович.
— Об этом не беспокойся. Не обижу. Отдельно каждого премирую.
Сказал и сделал. Прикатив сегодня на своей иномарке с темными стеклами, Игорь Олегович даже и на баню подниматься не стал, а, поговорив с бригадиром и выдав ему на каждого по конверту с деньгами, отбыл в город.
— Ну что, орлы! — сказал бригадир стоявшей перед ним троице плотников, раздав деньги. — Отдыхаем до понедельника.
— Давно пора, — обрадовался ровесник бригадира Толя Забродин.
— Я уже забыл, как это и делается, — согласно вторил ему Виктор Басов.
— С чего начнем? — с готовностью глянул на бригадира самый молодой из плотников Генка Щукин. — В смысле отдыха. И когда?
— А прямо сейчас и начнем. Так что кладите деньги на книжку, на мою записную, по соточке для начала, — сказал Станислав и бросил на самодельный обеденный стол свой блокнот в синих корочках. — Потом ты, Гена, идешь в поселковую лавку… Вместе с Витей. А мы с Тохой будем вас тут ждать. Ведь сегодня еще и не обедали.