Рассказы и завязи
Шрифт:
Они вышли на перрон. У дверей вокзала Сергей попрощался с Женькой и пошел на привокзальную площадь, где виновники торжественной встречи усаживались в автобусы, и так же бодро оркестр играл «Марш энтузиастов». Сергей заметил, что ветер потянул с северо-запада и небо начало заволакивать низкими облаками. Ржавый дым мартеновских печей теперь не поднимался ввысь, а стлался над городом, спускаясь на его прямые улицы, на дома, на людей.
Сергей взял такси и поехал в гостиницу.
В кузнице
В
Семён, в длинном, почти до земли брезентовое фартуке, медленно поворачивая клещами заготовки, задумчиво смотрит на паляшущее пламя.
Вчера под вечер отвез Семен на председательском газике свою жену в городскую «родилку». Давно, с самых первых лет их совместной жизни, мечтает он о сыне, а растут у них с Софьей четыре дочки.
«Не семья, а бабком», — часто ворчит кузнец. Сейчас Семен опять думает о том же. Эх, если бы все знали, как ему нужен сын. Помощник. Наследник. Тогда и мужики при встрече перестали бы зубоскалить и называть его «дамским мастером». Рано утром Семен дважды звонил в город и справлялся о Софье, но она еще не родила. Нет ничего хуже томительного ожидания. И тоскливо и грустно.
— Поехали, — бросает Семен молотобойцу Леньке, стоящему у меха. Тот подходит и, поплевав на ладони, берет в руки кувалду. Кузнец выхватывает из огня раскаленную добела заготовку и кладет ее на наковальню. Кивком головы подает команду Леньке. Громкие звенящие удары заполняют кузницу.
— Сын, сын, сын, — гулко ухает лёнькина кувалда.
— Так-так, так-так, — вторит ей звонкой дробью Семёнов ручник, выбивая замысловатые плясовые коленца.
Этот разговор идет до тех пор, покуда все заготовки не ложатся у ног Семена аккуратной стопкой сероватых подобий болтов.
— Шабаш, — Семён кидает на землю последнюю поковку и вытирает со лба пот.
Ленька, у которого стала мокрой рубаха, идет передохнуть к дверям, на свежий воздух. Семён смахивает фартуком окалину с наковальни, садится и, достав из кармана жестяную баночку с махоркой, сворачивает «козью ножку». Он всегда курит только махорку и только в «козьей ножке».
Назовет он сына, конечно, Иваном. В честь деда, от которого принял Семён, как эстафету, ремесло кузнеца. Сыну его и передаст. Иван… Ваня… Ванечка… Ванюша… Иван Семенович…
«Ну, а если опять дочь», — гложет
В проем дверей ему видно, как от колхозной конторы к кузне по тропинке, заросшей зеленым подорожником, бежит Галинка, колхозный счетовод.
— Дядя Сёма, — еще издали кричит Галка. — Вас к телефону. Из города.
Семен бросает недокуренную цигарку. Та рассыпается по полу веером желтых брызг. Сначала широким размашистом шагом, а потом бегом, кузнец мчится в контору. На столе среди бумаг чернеет телефонная трубка. Семён хватает ее.
— Але, слушаю.
— Это вы, Семен Иваныч, — слышится в трубке женский голос.
— Я, я… Да ты не тяни, говори. Ну!
— С дочками вас, Семён Ива…
— Что?! — перебивая кричит кузнец, — с какими дочками?
В трубке засмеялись.
— Жена ваша родила двух девочек. Двойняшки. Поздравляем вас.
У Семёна запершило в горле.
— Спасибо, — не сразу и тихим голосом отвечает он и, стоя у переборки, долго с тоской глядит в окно.
Черная телефонная трубка тоненько пищит у него в руке.
Попутчик
Его я увидел сразу за поворотом дороги. Старик сидел на большом плоском валуне у обочины. Короткая седая бородка дугой окидывала от виска до виска его загорелое широкоскулое лицо. Суковатый, до блеска вытертый руками батог и кепка, с выгоревшей на солнце пуговкой, лежали рядом на сером камне.
Лицо его показалось мне знакомым.
— Здравствуйте, — приветствовал я старика.
— Здорово, как не шутишь, — громко и весело ответил тот. — Куда путь держишь?
Я остановился.
— В Кузьминки.
Из-под срослых бровей пристально глянули на меня небольшие с прищуром глаза.
— Уж не Митрия ли Боброва сынок будешь?
— Да, его.
— Стало быть, Натолей Митрич. Ну-ну, здорово, — он протянул мне крепкую, в узловатых венах шершавую руку. — По природе тебя узнал. Вашу бобровскую природу издалека заметно. А я Иван Харитонович буду, Кудрявцев. Может, помнишь?
Я сказал, что узнал его, что помню, как проходил он к нам, когда еще был жив мой отец.
— Вот-вот. Садись, — Харитонович подвинулся, освобождая место рядом с собой. — Покурим, если не к спеху, да уж и потрясемся дальше.
Видно было, что он рад случайному попутчику на этой длинной и безлюдной сейчас дороге.
Присев рядом, я предложил Харитоновичу сигарету с фильтром. Он отказался.
— Я паря, это курево не уважаю. Не табак, один кашель. К папиросам вот привык, — он достал из кармана пачку «Севера».
— А я давно, это тебя поджидаю, понимаешь. Авось, думаю, попутчик мне до повертки будет. На побывку, али как? — спросил Харитоныч.