Рассказы о Дзержинском

Герман Юрий Павлович

– Погодка!
– сказал кто-то рядом.

Веретилин обернулся.

Рядом с ним стоял человек в облезлой шапке пирожком, в бекеше со шнурками, помаргивал и вздыхал.

– При нынешнем питании по такой погодке не очень походишь!
– сказал он.
– Люди слабые, один вот давеча упал, да так и не встал. Хорошее питание - залог здоровья.

– Истина!
– согласился Веретилин и, преодолевая слабость, зашагал дальше.

Но человек в бекеше не отставал.

– Кто достает, что покушать, тот еще держится, - говорил

он, - а которые не имеют такой возможности, - те сгорают, извините, как свечи. Иногда гражданин и средства имеет, и золотишко, и бриллиантики кое-какие, а адресочка у него нет...

– Какого адресочка?
– насторожился Иван Дмитриевич.

– Ну адресочка, где можно достать, что покушать: шпик, например, хребтовый, масличко, мучки беленькой, наливочки, ветчинки там, печеночку, ливер...

– А есть такие адресочки?

– Почему же, конечно есть!
– усмехнулась бекеша.
– И сами живут и другим жить дают.

– Хорошо бы такой адресочек узнать, - как бы про себя сказал Веретилин.

Бекеша промолчала, сбоку поглядывая на Веретилина. Тот молчал. Бекеша еще пригляделась, что-то в суровом облике Веретилина показалось ей основательным и заслуживающим доверия.

– Вы, извините, москвич?

– Нет, петроградец...

– Офицер, конечно?

– Моряк!
– сурово ответил Веретилян.

Этот ответ и решил дело. "Моряк, - рассудила бекеша, - уж это белая кость, уж это дворянин, на таких можно положиться".

– Конечно, сейчас вне политики?
– опять услышал Веретилин.

Он не ответил - усмехнулся одними губами. И эта усмешка тоже расположила спутника к доверию. Он заговорил негромко, почти в ухо Веретилину, злобно пришептывая и от волнения путаясь в словах:

– Который пролетарий - пускай дохнет всем своим классом, - как во сне слышал Веретилин, - нам не жалко, нам о себе думать надо, себя спасать для будущего России. Вот у вас явное истощение заметно, а человек вы военный, кровь за Россию проливали, офицер, да еще морской... Сюда извольте, направо...

Иван Дмитриевич огляделся - человек вел его незнакомым переулком. Голова у Веретилина опять закружилась, он остановился на мгновение и вновь заставил себя идти, он не имел права не найти "адресочек"...

– Это мы куда же идем?
– спросил Иван Дмитриевич.

– К друзьям!
– сказала бекеша.
– К добрым друзьям, где и накормят, и приветят, и доброе слово молвят. К друзьям идем, дорогой, к хорошим людям...

"Я вас привечу, подлецы!" - подумал Иван Дмитриевич. Он почти ничего не соображал. Бекеша нырнула в подворотню и повела его какими-то проходными дворами, мимо часовни, мимо развалин, через один переулок, через другой, потом опять во двор.

Во втором этаже старого деревянного флигеля бекеша постучала в дверь, обитую сукном, и на вопрос: "Кто там?" - ответила бодрым и жирным баском: "Открывайте, Аркадий Павлович, Осокина бог послал..."

Розовый

старик в белых чесанках и меховой кацавейке внимательно вгляделся в Веретилина холодными маленькими глазками, поклонился одной головой, как кланяются старые военные, протянул руку, представился:

– Симбирцев.

– Веретилин!
– ответил Иван Дмитриевич.

– Очень рад. Где изволили служить?

– Они моряки!
– сладким голосом встрял в разговор Осокин.
– Из Петрограда...

– Ах, вот что!
– приподнял брови Симбирцев.
– Рад, очень рад. Душевно рад. Прошу заходить, да раздевайтесь, у меня тепло...

Веретилин шубу не снял: под нею старая суконная гимнастерка и револьвер на солдатском ремне.
– В комнате, с фикусами, коврами и ковриками, с портретами военных в высоких, прошлого века, воротничках, сели в кресла. Симбирцев, покашляв, заговорил об отчаянных временах, о гибели России, о том, что все истинно русские люди должны находить друг друга и братски помогать "до вещей призывной трубы". Осокин, скинув бекешу, грелся у печки - прижимал ладони к горячему кафелю, потом поворачивался и, вытягивая длинную, с кадыком шею, блаженно, словно старый тощий кот, терся спиной о печку, похохатывал. Так прошел час, может быть, больше.

– Как в Петрограде?
– спросил Симбирцев.
– Действуют наши?

– Действуют, - ответил Веретилин.

– Да, да, я слышал!
– закивал Симбирцев.
– Мы ведь имеем сведения, нас осведомляют обо всем, но мне интересно, как это со стороны выглядит. Серьезно ли?

– Не слишком!
– ответил Иван Дмитриевич.
– В общем, их разгромят.

– Вы думаете?

Веретилин усмехнулся пересохшими от жара губами.

– А здесь вы... связаны с кем-нибудь?
– спросил Симбирцев.
– Или так просто?

– Связан, - коротко сказал Веретилин.

Он задыхался. На секунду стало так душно, что он едва не сбросил шубу. Но удержался, облизал губы, привалившись боком к креслу, почувствовал под шубой наган; стало легче. Старик засуетился, занялся чаем, ставил на стол чашки, сахар, мед, белый хлеб, нарезанное розовое сало. Потом вышел за самоварчиком, Осокин побежал за ним. Веретилин откинулся на спинку кресла все поплыло перед глазами. Когда Симбирцев и Осокин вернулись, Веретилин, поднявшись с кресла, стоял, чтобы не потерять сознание. Стоять было легче.

– Я тороплюсь, - сказал он глуховато.
– Мне надо идти. Прошу сказать, как насчет продуктов. Могу ли я посмотреть...

Симбирцев и Осокин переглянулись, - вероятно, Симбирцев засомневался. Тогда, понимая, что ничем не рискует, Веретилин спокойно, как бы даже нехотя, произнес:

– Я в Петрограде знавал кое-кого из "Капли молока". Например, американца Фишера и мичмана...

Он помедлил. Больше говорить не следовало. Осокин ударил себя кулачком в грудь, дернул Симбирцева за рукав, крикнул: