Рассказы о любви
Шрифт:
В путь двинулись без пения, потому что дорога в лесу была довольно крутой и карабкаться наверх было тяжело. Госпожа Онгельт тем не менее собралась с силами и справилась с дыханием, с тем чтобы внушить сыну, как надо вести себя на прогулке и вступить потом в обстоятельный разговор с госпожой Дирламм. Мать Маргрет услышала во время подъема в гору, когда она вынуждена была экономить воздух для самых необходимых ответов, много приятного и интересного. Госпожа Онгельт начала разговор с погоды, затем по достоинству оценила церковную музыку, воздала хвалу выносливости госпожи Дирламм и высказала восторги по поводу весеннего платья Маргрет, она задержалась на беседе о туалетах и под конец описала тот
Госпожа Дирламм принялась утешать озабоченную мать, и если она и была далека от мысли думать при этом о дочери, все-таки заверила госпожу Онгельт, что союз с Андреасом для любой незамужней девицы их города может быть только желанной благодатью. Для матери эти слова были как мед.
А Маргрет тем временем вместе с компанией ушла далеко вперед, и к этой небольшой группе молодых и веселых людей присоединился также и Онгельт, хотя ему было очень трудно поспевать за ними на своих коротеньких ножках.
Все опять относились к нему очень приветливо, поскольку для этих озорников пугливый коротышка с влюбленными глазами был готовым объектом для насмешек. Хорошенькая Маргрет была с ними заодно и вовлекала своего обожателя время от времени с мнимой серьезностью в разговор, так что он от счастливого возбуждения и проглатывания частей фраз основательно взмок.
Но радость была недолгой. Постепенно бедный малый заметил, что у него за спиной над ним потешаются, и даже если готов был с этим смириться, он тем не менее чувствовал себя подавленным и утратил всякую надежду. Но он постарался, чтобы внешне никто ничего не заметил. Разнузданное веселье нарастало с каждой минутой, и он натужено смеялся вместе со всеми — тем громче, чем отчетливее понимал, что намеки и шутки нацелены на него. Наконец самый дерзкий из молодых людей, длинный, как телеграфный столб, помощник аптекаря закончил все издевательства грубой шуткой.
Они как раз проходили мимо роскошного старого дуба, и аптекарь вызвался дотянуться руками до нижнего сука высокого дерева. Он несколько раз подпрыгнул, но так и не достал, и окружившие его спутники уже начали подтрунивать над ним. Тут ему пришла в голову идея выкинуть злую шутку и вернуть себе расположение, подставив под насмешки кого-то другого. Неожиданно он обхватил за туловище маленького Онгельта, поднял его вверх и потребовал, чтобы тот ухватился за сук и повисел в воздухе. Застигнутый врасплох Онгельт стал возмущаться и наверняка не пошел бы на это, если бы не испугался, зависнув на суку, что рухнет вниз. В его положении не оставалось, однако, ничего другого, как ухватиться руками за ветку; как только поднявший это заметил, он отпустил его, и Онгельт беспомощно повис под общий смех молодежи высоко над землей, болтая ногами и издавая гневные выкрики.
— Вниз! — громко кричал он. — Снимите меня немедленно с дерева, эй, вы!
Его голос сорвался, он чувствовал себя совершенно раздавленным и обреченным на вечный позор. А аптекарь заявил, они требуют выкупа, и все радостно захлопали в ладоши.
— Вы должны
Против нее он не мог устоять.
— Да, да, — закричал он, — но только побыстрее!
Его мучитель произнес небольшую речь, содержание которой сводилось к тому, что господин Онгельт вот уже три недели является членом церковного хора, но никто до сих пор так и не слышал, как он поет. Так вот он не будет вызволен из его высокого и опасного положения, пока не споет для собравшихся одну из песен.
Едва он кончил говорить, Андреас сразу запел, чувствуя, что силы оставляют его. Почти навзрыд он затянул строчку «Подумай о часе…» и, не допев ее до конца, выпустил из рук ветку и с криком рухнул вниз. Все очень испугались, и если бы он сломал ногу, то вполне мог бы рассчитывать на покаянное сочувствие. Но он встал на ноги, бледный, но невредимый, схватил свою шляпу, валявшуюся рядом во мху, тщательно водрузил ее на законное место и молча ушел — назад, тем же самым путем, каким они пришли сюда. За первым же поворотом он сел у края тропинки и попытался отдышаться.
Здесь его и нашел аптекарь, который, мучимый совестью, пошел за ним. Он попросил прощения, не получив от Онгельта никакого ответа.
— Мне в самом деле очень жаль, — сказал он еще раз жалобным голосом, — тут не было никакого злого умысла. Пожалуйста, простите меня и давайте пойдем опять дальше вместе!
— Да уж чего там, — ответил Онгельт и отмахнулся, и тогда аптекарь ушел, не испытав облегчения.
Немного позже появилась вся компания, а также обе матери. Онгельт подошел к своей матери и сказал:
— Я хочу домой.
— Домой? Но почему? Что-нибудь случилось?
— Нет. Просто нет никакого смысла, я теперь это точно знаю.
— Ах так? Тебе отказали?
— Нет. Но я знаю…
Она оборвала его на полуслове и потащила за собой.
— А вот теперь, пожалуйста, без фокусов! Ты пойдешь со всеми, и все получится. За кофе я посажу тебя рядом с Маргрет, будь готов к этому.
Он озабоченно потряс головой, но подчинился и пошел со всеми дальше. «Кирхерполь» попробовала завязать с ним разговор, но отказалась от этого, потому что он молча смотрел перед собой на дорогу, и у него было такое сердитое и огорченное лицо, какого никто никогда не замечал у него.
Через полчаса компания достигла цели прогулки — маленькой деревеньки в лесу, харчевня которой славилась отлично приготовленным кофе, а поблизости находились руины крепости рыцарей-разбойников. В садике при харчевне добравшаяся сюда раньше молодежь затеяла свои игры. Из харчевни вынесли столы и сдвинули их, молодые люди принесли стулья и скамейки, накрыли столы скатертями и уставили подносами с чашками, кофейниками, тарелочками и печеньем со сдобами. Госпоже Онгельт действительно удалось усадить сына рядом с Маргрет. Он, однако, никак не осознавал своей удачи, а по-прежнему безутешно пребывал в состоянии постигшего его несчастья, механически помешивал ложечкой остывший кофе и упорно молчал, несмотря на все взгляды, что посылала ему мать.
После второй чашки заводилы решили предпринять поход к руинам и игры продолжить там. Молодежь с шумом поднялась из-за стола. И Маргрет Дирламм тоже встала со всеми вместе, и, вставая, передала унылому и тупо уставившемуся перед собой Онгельту свою изящно расшитую перламутром сумочку со словами:
— Пожалуйста, посмотрите за моей сумочкой, господин Онгельт, пока мы будем играть.
Он кивнул и взял сумочку. Он принял ее с убийственной мыслью, что останется со стариками и не будет участвовать в играх, — мыслью, больше не удивившей его. Его удивило только, что он не понял этого с самого начала, эту странную приветливость на репетициях, историю с ящиком, все остальное.