Рассказы о прежней жизни
Шрифт:
Галина Степановна, видя такое дело, подходит сбоку и говорит: разрешите, мол, товарищи мужчины, взять нива без очереди. А то я беременная и мне стоять трудно.
Тут в очереди наступает веселое и недружелюбное оживление.
— Хо-хо! Беременная!.. А с чего это ты? Ветром надуло?
— Давай-давай — в общем порядке!
— У нас здесь все беременные!
— Вон, гляди, дядя стоит — наверняка тройню ожидает!
А там, правда, неподалеку стоит один такой жуткий боров, чуть разве потоньше пивного киоска. Такой фантастический толстяк, что от полноты уже говорить не может. Только сипит. Но сипит, сволочь, членораздельно. И не что попало, а высипливает теорию:
— Пущай у хвост становится… У хвост…
Ну и, конечно, отправляется Галина Степановна в хвост. И стоит в этой перегарной очереди, подавляя тошноту и жажду.
Но это мы все приводили мелкие житейские случаи, досадные уколы действительности, на которые Галина Степановна, имея пока что здоровые нервы, старалась не очень обращать внимание. А была с ней история далеко не мимолетная. Это когда она переходила на другую работу. Дело в том, что Галина Степановна, выйдя замуж и вскорости забеременев, решила устроиться работать куда-нибудь поближе к новому месту жительства. А то ей раньше приходилось ездить на электричке и двух автобусах. Далековато, все-таки.
Но она не учла одной детали. Как известно, на кадрах у нас сидят повсюду люди тертые, стреляные воробьи, которые человека насквозь видят. А уж беременную женщину определяют с полувзгляда. Почище гинекологов. Потому что беременная женщина для кадровиков — бич. Она — по ихней классификации — числится где-то посредине между алкоголиком и диверсантом.
Так что Галочка за две недели экскурсий по предприятиям ничего не выходила. Отовсюду ее вежливо выпроваживали, несмотря на дефицитную специальность (она копировщицей работала).
Тогда Галочка применила военную хитрость. Накинула на плечи этот самый оренбургский пуховый платок, мамину широкую юбку надела — и в таком затрапезном виде отправилась куда-то, в Цветметпроект, что ли.
Кадровичка в Цветметпроекте полтора часа из кабинета ее не выпускала. Измором хотела взять. Все ждала, что ей жарко станет и она платок этот свой подозрительный скинет. Но Галочка сцепила зубы и выдержала. Даже усилием воли заставила себя не вспотеть. А на другой день, конечно, тайное стало явным. И оскорбленная кадровичка открыла против Галины Степановны холодную войну. Не могла она пережить, что ее, старейшую работницу, двадцать лет просидевшую на кадрах и неоднократно премированную за бдительность, провела какая-то соплячка.
Нет, к начальству она не пошла. Начальство тут ничем помочь не могло, поскольку официального законоположения, направленного против беременных женщин, у нас не существует. Даже и профсоюз обязан защищать их наравне с другими трудящимися.
Она по-другому сделала. Стала ходить из отдела в отдел и шептать своим приятельницам:
— Видели новенькую?.. Авантюристка!.. Такой овечкой прикинулась, такой тихоней, а сама беременная по пятому месяцу. Вот змеюка!.. Будет теперь тянуть с нас декретные. Ну, я ей так не спущу! Наплачется она у меня.
И эта грымза сдержала свое слово.
Она поедом ела Галочку до самого декретного отпуска, до последнего дня и часа.
Ну, довольно, пожалуй. Всего не перечислишь. Скажем в заключение, что эта мужественная женщина, Галина Степановна, все-таки родила ребенка. Она счастлива и не раскаивается. Сейчас она воспитывает своего карапуза и, объединившись еще с двумя молодыми мамашами из нашего дома, ведет героическую борьбу с превосходящими силами собаковладельцев, чьи жучки, просим прощения, вконец записали единственный зеленый газончик во дворе.
Но когда родные и знакомые намекают ей в разговоре, что неплохо бы, пока годы не ушли, завести второго и тем самым выполнить-де свой долг перед обществом, Галина Степановна отвечает:
— На
КОРОЛЕВСКИЙ ТЕРЬЕР
Собака — друг человека. Истина эта стара, как мир. Ни у кого она не вызывает сомнения. Случается, что собака рвет на человеке штаны или даже, взбесившись, кусает собственного хозяина, но все равно — друг человека. Нет смельчака, который бы отважился опровергнуть эту формулу. Мы, по крайней мере, такого не встречали. Очевидное «дважды два — четыре» вызывает у некоторых умников скептические улыбки, лирическое «Собака — друг человека» — никогда. Нет такого декрета, указа, законоположения — считать её другом, но убеждение это, как выразился один знакомый писатель, «записано алмазными иглами в уголках наших глаз».
Бывает, что и человек — друг человека. Случается. Но реже. Друга-собаку завести просто. Купил за полста рублей щенка, обучил его подавать лапу — вот и друг. Друга-человека за полсотни не купишь. Не купишь и за тысячу. Друзья, давно замечено, вовсе не покупаются. Они, увы, только продаются. И вообще с человеком, прежде чем он станет тебе настоящим другом, надо, как известно, съесть вместе пуд соли. Что с другом-собакой делать не обязательно.
Однако ближе к делу.
Аркадий Сергеевич Зайкин и Лев Иванович Киндеров съели вместе двенадцать пудов соли. Они однажды, интереса ради, подсчитали — и убедились: точно, двенадцать. Даже двенадцать с половиной — ровно двести килограммовых пачек. Но полпуда они, для ровного счета, великодушно сбросили. Ели они соль на Таймыре и Чукотке, в Уренгое и Нижневартовске, в Приморье, на Камчатке, Уруие, Итурупе и Кунашире, на Енисее и Витиме… Да где только не ели! И не потому, что соль в местах отдаленных казалась им вкуснее. Просто Зайкин и Киндеров работали в одном проектном институте, в одном и том же отделе изысканий и мотались по стране совсем не ради пикников на лоне нетронутой природы. Гнал их в глухомань служебный долг — во-первых, и похвальный энтузиазм, святое горение (пока были молоды) — во-вторых.
Но пришло время — и друзья осели в городе. Аркадий Сергеевич дослужился до начальника своего же отдела изысканий, а Лев Иванович, обладавший умом более аналитичным и успевший написать за годы скитаний кандидатскую, перешел работать в научно-исследовательский институт, где сразу получил лабораторию, а вскоре защитил и докторскую диссертацию.
Соответственно изменился и образ жизни их, быт. Уже не одна палатка на двоих грела друзей. Зайкин занимал и городе трехкомнатную малогабаритную «распашонку», а доктор Киндеров — трехкомнатную же, но полногабаритную квартиру и Академгородке. Видались они теперь реже: интересы разделяли, правда, чуть-чуть, а больше занятость и расстояние. От центра города до центра Академгородка как-никак тридцать километров — не через дорогу перебежать.
По дружба осталась. Прокопченная у костров, промороженная во льдах Таймыра, просоленная двенадцатьо пудами вместе съеденной соли, не считая мелких брызг морей Карского, Лаптевых, Чукотского, Охотского и пролива Лаперуза.
Встречались. Разок, а то и два в месяц. Чаще — на территории Льва Ивановича. Он как-то сделался вроде бы старшим в дружбе. Что ж, дело понятное: доктор наук, светило, за границей печатают, на симпозиумы в Канаду приглашают. Ещё и потому они не могли не встречаться, что давно дружили их супруги, еще с того времени, когда сами они по Сибири колесили, надолго оставляли жен. И сошлись женщины, похоже, крепче даже, чем их мужья. Хотя мужчины к пылкости дамской дружбы относились с некоторой иронией, считая свою надежнее, железобетоннее.