Рассказы о Розе. Side A
Шрифт:
– Клавелл, мы дома, нас трое, – крикнул отец Декамп вглубь квартиры. – И брат Оуэн приехал. Без вещей.
Сказочный пол – старинный паркет, выложенный не стандартными рейками, а квадратами, да еще из разных пород дерева – почти белого, молочного, золотистого, красноватого, темно-коричневого, светло-коричневого; это было очень красиво и головокружительно; на этом полу можно было играть в шахматы, гадать, сочинять длинные изощренные под Мильтона и Данте поэмы о первородном грехе, да просто валяться и играть на телефоне в «энгри бердс» и всё равно чувствовать, что жизнь не проходит мимо, что ты в центре какой-то неописуемой красоты; на стенах, оклеенных золотистыми шелковыми обоями, висела огромная чугунная вешалка, тоже вся из себя произведение искусства – изображала плющ, ползущий по стене с заходом на потолок; такой привет плющу снаружи; потолок расписной, в лепнине золотой, небо, и две обнаженные женщины целуются – нимфы или богини; все потрескавшееся, нежных цветов, таких легких, что вот-вот сам взлетишь; Дэмьен покраснел; но никого, похоже, фреска уже не смущала; плющ чугунный был позеленевший – то ли от старости, то ли патина такая искусственная под старость – но было здорово; в углу стояла стойка для зонтов – но уже новая, медная, тоже вся витая,
– О, вы приехали, месье Оуэн. Позвольте я Вам помогу, я Клавелл, повар, камердинер, дворецкий, всё в одном лице, – и как-то Дэмьена сразу подхватили теплые руки, бережные, такие обычно с детьми и хрусталем управляются, и ножами острыми, – давайте сюда Ваш цветок, его нужно распаковать и дать подышать, представляю, как ему нехорошо, бедняжке. Поставлю на балкон, к базилику и анютиным глазкам. Ваш чемодан… это всё?
– Мои вещи будут позже… это самое необходимое… вдруг бы что было не так…
– Нда, иногда что-то случается, согласен. Но Вы на месте, можете сообщить, чтобы Вам прислали. Не можете же Вы обходиться одной пижамой и парой рубашек.
– Теоретически… – Клавелл улыбнулся; похоже, в этом доме любой образ жизни был приемлем: и с парой рубашек, и с рубашками только от Тома Форда.
– О, прости, Оуэн, мы тебя бросили. Мы на секунду. Это – Королева Анна, – отец Дэмьен показал на болонку, – а это – Королева Елизавета, – Дэмьен, избавившись от вещей, робко погладил борзую, узкая шелковистая голова под ладонью; она терпеливо перенесла ласку от незнакомого, понюхала его руку, глянула своими черными глазами; протянул руку к Королеве Анне – она отпрянула на секунду, Дэмьен испугался – сейчас цапнет, но она просто тоже обнюхала его руку, аккуратно, но не далась, и Королевы ушли обратно вглубь квартиры. Дэмьен любил собак, кошек, лошадей, но чисто теоретически, у него никогда не было животных; поэтому он не знал, что с ними делать, и для чего они нужны; собственно, именно это он робко пробормотал в свое оправдание.
– Для любви они нужны, чистой, как роса; давай пальто, Оуэн, – отец Декамп встал с пола, стряхнул шерсть с сутаны, Клавелл уже ушел распаковывать розу, воркуя над ней, чемодан пока остался в прихожей, пальто водрузили среди прочих и чугунных лоз; и все пошли за собаками – квартира оказалась бесконечной, как каток. Этот старинный неровный головокружительный мистический паркет, и комната за комнатой – обещанные еще в подъезде огромные окна, с белыми длинными легкими занавесями, прямо как из клипов Милен Фармер, резной сундук, непонятно для чего предназначенный, деталь интерьера, сейф или хранилище парадных мантий, носовых платков, старинных батистовых, с монограммами, или зимней одежды, или старых кед, которые вечно жалко выкинуть; кресла – вольтеровские, обитые красной и коричневой кожей, в них, наверное, отлично спать с книгой после обильного неправильно ужина, Дэмьен был специалист и в том, и в другом; камин, выложенный темно-синей мозаикой, будто в нем спрятано звездное небо, а не огонь; и фрески – они были повсюду – на стенах, потолках – сделанные настоящим мастером: колонны, обнаженные женщины, охота, оптические иллюзии. Великолепный красный диван, дизайнерский стеклянный столик; и куча книг на стенах, на стеклянных полках; и казалось, будто книги прямо встроены в эти стены. И всё же, в этой квартире не было ни одной лишней вещи – было только то, чем пользовались. Из гостиной была видна одна спальня – невозможно простая – шкаф и складная старинная кровать, золотая, красная, несмотря на простоту конструкции, легкость, на пузатых ножках и с витой спинкой; «она принадлежала кому-то из кардиналов при Борджиа, пятнадцатый век, дорожная, использовали в поездках; она складывается – раз-раз, очень удобно, такая раскладушка. Еще есть спальня Клавелла, библиотека, столовая и спальня для гостей – то есть твоя спальня, Оуэн»: тоже простая комната, с двумя окнами, широкие подоконники благоустроенные для сидения – с красными подушками; между окнами – ниша, и в ней – дополнительное лежачее-сидячее место – красная софа, тоже с красными подушками и красным пледом; будто лежать и читать было основной функцией человека в этой квартире. Еще в комнате был шкаф, старинный, покрашенный сверху ярко-красной краской, с зеркалом внутри в полный рост, внутри коробки, корзины из «Икеи», плетеные, для белья и прочего, вешалки, такие девчачьи, мягкие, обтянутые красным шелком в горошек; потертый, побитый, письменный стол из красного дерева, с кучей выдвижных ящиков – которые изнутри обиты потемневшей красной замшей, пропахли табаком и шоколадом, будто кто-то там прятал от родителей, а потом от жены сигареты и конфеты; высокий красный стул из прозрачного пластика; очень сексуальный, изогнутый, будто танцующее женское тело; и еще одна софа, побольше – над ней балдахин, из шифона разных цветов – белого, золотистого, красного – очень красивый, сложный, виртуозный; на стенах – купание богинь; естественно, большей частью
– Э, надеюсь, картина не засмущает тебя, – сказал Декамп. – Я бы рад закрасить в угоду, обет воздержания, всё такое, но вот именно эта фреска очень-очень ценная. Древнеримская. Облезлая такая… Как видишь, Декампы в свое время ограбили какого-то кардинала… Флавия всё хочет нанять реставраторов, но у нас денег нет… А остальные фрески современные, под эту сделаны.
– Ничего. Я в кино и не такое смотрю.
– А ну да… азиатский арт-хаус…
– Да, всё такое.
В столовой уже был накрыт стол – белая скатерть, цветы в узкой белой вазе – осенние – белые астры и гладиолусы, салфетки завернуты в лебеди, очень узкие, будто колбы, стаканы с минеральной водой, на посуде, тонкой, белой, принт – анатомические рисунки да Винчи, Дэмьена слегка затошнило от такого изыска; сама же столовая была как с фламандской картины – ничего римского – изразцовая печь, тонко расписанная, бело-синяя, белые занавеси на окнах, старинная мебель, черная и резная, как в Соборе – будто над всем городом работали одни мастера; и сразу же двери на кухню – в дверях опять появился Клавелл; выдал им влажные нагретые, пахнущие мятой полотенца, как в японских ресторанах; Дэмьен удивился – он думал, Клавелл апологет французской кухни. Как позже узналось – да, но японская культура была его увлечением – как сам Дэмьен горячо любил нуар, например, но ничего про него не писал. Они расселись, отец Дэмьен во главе, Маттиас по левую руку, Дэмьен по правую – сервирован стол был весь, человек на десять гостей – безумное чаепитие, подумал Дэмьен, отец Декамп может и так обедать – пересаживаться по кругу – на второе, потом на десерт. На столе пылал закат, но Клавелл не зажигал свет; они помолились; дождавшись «через Христа, Господа нашего, Аминь», Клавелл забрал полотенца и ушел за первым.
– Чья это квартира, Ваша?
– Моя и моей кузины – Флавии; нам подарили её на помолвку…
– Ээ, – сказал Дэмьен.
– Но мы не поженились, я же стал священником. Но квартира всё равно наша. Меня лишили всех денег после того, как принял сан, моя семья гордится своим гугенотским прошлым, тем, что, например, в Варфоломеевскую ночь уцелели из всей семьи только два человека – один Декамп и его кузен; они были маленькие, одному восемь, другому пять; их спрятал слуга в пустых помойных бочках; да ты это знаешь же, все это знают, это даже в «Википедии» есть; но Флавия учится в Нью-Йорке, она художница, чокнутая готичная художница и рок-музыкантша; у нее там свой ночной гото-клуб; и сюда она приезжает только на Рождество и на день нашей помолвки, мы празднуем его, напиваясь в стельку; и еще на свой или мой день рождения – как захочет; так что она сказала, чтобы я никуда не уходил и жил здесь… и я согласился. Мне всё равно негде. Клавелл же меня любит по-прежнему. И собаки; мы их вместе взяли из приюта, когда съехались жить вместе…
Дэмьен пока еще не знал, как реагировать – отец Декамп был как его музыка – совершенно сбивающим с толку; то ли нарочно шокирует, то ли по-другому просто не умеет; хочешь, оставайся и узнаешь, что за секрет; поэтому промолчал; да и Клавелл принес еду: томатный суп-пюре с чесночными гренками; тут Дэмьен понял, что, несмотря на ужасный фарфор, он всё съест; вообще, Дэмьен любил есть; он мог съесть очень много, особенно когда читал; он понимал, что физические нагрузки ему необходимы; иначе он довольно быстро набирает вес; Тео, худой, как щепа, легко переносивший голод, обожал потешаться над чревоугодием Дэмьена; Дэмьен свою страсть к еде пытался контролировать и скрывать от окружающих; но втайне всегда был доволен, когда можно было есть сколько лезет, и при этом чтобы никто не обращал внимания: ого, сколько этот хрупкий милый мальчик может сожрать; похоже, здесь было именно такое место; отец Декамп ел и ел, и попросил добавки, и Дэмьен тоже попросил, и Клавелл принес, а Маттиас просто ел медленно, и непонятно было, любит он есть или нет, потом были антрекоты по-бретонски, с топленым маслом и петрушкой, с картофелем фри; а на десерт – вишневый пирог с карамелью, орехи, виноград; Клавелл принес их вместе с сырами, кофе и бутылкой коньяка. Королевы вели себя во время обеда очень пристойно, видимо, были сыты, или их нельзя было кормить антрекотами, и они к этому привыкли; борзая положила узкую голову на колено отцу Декампу и почти заснула, болонка же легла у его ног, слушала разговор и иногда только смешно, как ребенок, вздыхала и зевала.
– Я так счастлив, когда удается вот так вот застать в приходе и покормить Маттиаса, вечно он где-то шляется и помогает кому угодно, только не мне, – вдруг сказал отец Декамп, отщипывая сыр. – Не понимаю, как он живет, что он ест… – всё-таки он заметил, что я много ем, подумал Дэмьен, но, похоже, его это позабавило. – А я-то думал, раз он мой секретарь, будет всё время рядом. Слава Богу, ты появился, Оуэн. А то я стал подозрительно одинок. Будто кто испытывает меня. Даже на исповедь давно не ходят, видимо, я стал слишком придирчив, выпрашиваю подробности, будто в них суть… не то, что отец Амеди, у того запись на исповедь как к парикмахеру перед Рождеством.
– Я не знаю, чем тебе помочь, ты же только ноешь и пьешь, – сказал Маттиас; да, он ел совсем немного, видимо, действительно был неприхотлив во всем, Дэмьен уже завидовал этому «быть Маттиасом Мёльдерсом», супергероем из трущоб; но коньяк Маттиас в этот раз – раз не в храме – себе налил и достал сигареты, закурил; какой-то немыслимо крепкий «Житан», из запасов Первой Мировой; Клавелл сразу же принес пепельницу; простую, стеклянную – Дэмьен улыбнулся – у них в Братстве тоже только такие и были; Изерли всё время доставал такие из кармана фартука; «ты куришь, Оуэн? мы-то все курим, как паровозы, но не при прихожанах, конечно; светские пацанские привычки» – «да» – курил он сейчас ментоловый «Кент», он никак не мог найти любимые сигареты, все вокруг уже определились, а он всё искал; а отец Декамп курил с мундштуком, пахнущие кофе, коньяком, видимо, табак, выдержанный в бочках, английские сигареты, опять – как ван Хельсинг; будто он здесь; только моложе на двадцать лет.
– Потому что я несчастлив, вот почему я ною. Но Маттиас несчастьем считает только внешнюю сторону – бедность, порок, болезнь… Мое разрушение личности из-за потери цели он считает чем-то вроде невроза богатой барышни, которая закончила частную школу-пансион и не знает, чем заняться дальше. И не понимает, почему мне кто-то нужен рядом. Вовсе не для выслушивания-сочувствия, хотя не понимаю, почему это его пугает, он же бессердечный, как все профессионально милосердные… Я просто люблю, когда кто-то рядом. Чтоб можно было выпить, бумажки покидать…