Рассказы о русском подвиге
Шрифт:
Усмехнулись солдаты:
— Раз гувернер, так зачем же ты здесь!
Подняли ружья. Рванулся Шайно — ив воду с разбегу прыг. Где он погиб,
никому не известно. Ближе к тому, ближе ли к этому берегу. Только не выплыл
к своим француз.
Много французов тогда погибло. И здесь, на земле, и там, в реке. В знаменитой
Березине, белорусских полей красавице.
...На следующий день ударили страшной силы морозы.
ДВА ГРЕНАДЕРА
Лютует,
небо с землей ровняют. Ветер бьет шомполами по полю. Нелегкая выдалась доля:
отбились от армии два гренадера. Сидят под сосной, замерзают.
Одеты солдаты во что попало. Давно обтрепались мундиры.
Продувает метель солдат. Мороз как штыком пыряет.
Замерзают, кончают свой век солдаты. Замерзая, вздыхают солдаты:
— Когда бы не эти метели...
— Когда бы не эти морозы...
И вдруг утихли метели. Пропали морозы. Зажурчали ручьи и реки. Солнце
огнем взошло. Расправили плечи солдаты. Лица — под солнечный жар. Опалило
солдатскую кожу. До боли в костях обожгло. Открыли глаза солдаты. Да это же
ветер лютует и снег.
Снова вздыхают солдаты:
— Когда бы не лютый голод...
— Когда бы краюха хлеба...
И вдруг словно скатерть пришла самобранка. Под сосной у солдат еда.
Хлеб, что в печке, румян набрался. Из котла вылезает каша. Сала
огромный кус.
Рванулись к еде солдаты. Замерзшие тянут пальцы. Ледяная крупа в
руках.
Снова вздыхают солдаты:
— Когда бы не русская сила...
— Когда бы не этот поход...
— Будь проклят! — кричат императору.
И вдруг из бури, из ночи-тумана бесшумно является Наполеон. Шляпа
горбом — треуголка. Серый знакомый сюртук. Он глазами сурово поводит. Брови
плывут к облакам.
Вскочили солдаты. Застыли солдаты.
Приблизился к ним император. По лицам наотмашь бьет.
Встрепенулись солдаты. Исчезла привычная шляпа. Не виден знакомый
сюртук. То ветер гуляет по полю. Лица солдатские бьет.
Упали на снег солдаты. Буря кругом лютует.
Все реже и реже солдатские вздохи. Слова на губах замирают. Отбились от
армии два гренадера. Лежат под сосной, замерзают.
СВАДЬБА
В каком-то селе под Сморгонью Кутузов попал на крестьянскую свадьбу.
Пригласили — не отказался.
Изба-пятистенок. Столы и лавки в длиннющий ряд. Место для плясок. Ведра
с рассолом — для тех, кто начнет хмелеть. В ярких одеждах гости. Жених в
рубахе небесного цвета. В розовых лентах невестин наряд.
Сидят молодые. Рядом Кутузов.
Вот так невидаль в русской
а прямо с самим фельдмаршалом!
Вкруг избы все село собралось. Буйно идет веселье. Пьют за невесту.
— За жениховье здоровье!
— Горько, горько! — кричат крестьяне.
Целуются молодые.
Идут полноверхие чары:
— За то, чтобы полная чаша в доме!
— За здоровье отца невесты!
— За женихова родителя!
— За матерей! (И разом, и по отдельности.)
И вдруг:
— За его светлость фельдмаршала князя Кутузова!
Поднялся Кутузов с почетного места:
— Увольте, увольте! Я не жених, — и сам подымает чару. — За матушку
нашу — Россию. За богатырский народ!
— За Россию! — кричат крестьяне.
Вернулся Кутузов в штаб свой с веселья. Окружили его генералы.
— Ваша светлость, вам ли по свадьбам мужицким ездить, здоровье свое не
беречь. — Ив адрес крестьян с укоризной: — Война кругом полыхает, а им хоть
бы что, свадьбы себе играют. Как-то оно не совсем прилично.
— Прилично, прилично, — ответил Кутузов. — К мирной жизни народ
стремится. Чует конец войны. Мир, а не бой, жизнь, а не смерть исконно в душе
россиянина.
В ЛЕСУ НА ПОЛЯНЕ
В лесу на поляне, меж сосен и елей, присмотрели солдаты отличное место.
К ночлегу готовятся русские.
Мороз. Без малого тридцать. Утоптали солдаты сугробы, отбросали от
центра снег. Навалили огромных бревен. Пожаром дыхнул костер. Пламя мороз
съедает.
Греют солдаты спины, греют солдаты руки, шинели, развесив, сушат.
Сварили солдаты щи, приготовили кашу. Достали ложки, уселись есть.
А в это время в той же округе блуждали по лесу, сбившись с дороги, остатки
какой-то французской промерзшей голодной роты.
Огонь приманил французов. Вышли они к поляне. Застыли при виде костра и
каши. Желудки готовы прыгнуть наружу.
Не удержался какой-то солдат. Бросился к русским. Миску схватил у крайнего
и кинулся снова в лес. Однако увяз в сугробе. Схватили его солдаты, притащили
к огню.
Француз тощий. Кожа да кости. Лишь глаза, как у зверя, огнем горят.
— Тьфу, басурман, лишь кашу мою испортил! — ругнулся тот, что лишился
миски.
— Ладно, Куняев, в Париже отдаст, — шуткой ответил кто-то.
То ли больно жалкий вид у голодного, то ли от огня размякли
сердца солдатские, то ли чуют — конец войне, — только не тронули наши
француза.
Усадили его к костру, дали миску и ложку.