Рассказы об армии
Шрифт:
В СКП было прохладно. Потому что ещё был конец февраля и погода заодно и снегу по колено подкинула. Народ терпеливо переносил тяготы и лишения военной службы. Температура в нашей импровизированной казарме никогда не превышала плюс пяти. Днём обходились спиртным, а ближе к ночи резались в карты, иногда выбегая из-за стола, чтобы помахать руками и поприседать для сугреву. Где-то в два часа пополуночи сон обуревал людей и они заваливались на койки в шинелях и сапогах, набрасывая на себя по два матраса сверху. В шесть утра или раньше, стуча зубами, выползали из-под придавившей не совсем удобной постельной принадлежности
В первую же ночь я приготовил постель. Застелил простыни, поверх покрыл двумя одеялами, разделся до трусов и, натянув на голову спортивную вязаную шапочку, блаженно отошёл ко сну. Мои сослуживцы с тихим ужасом в глазах, наблюдали за моими действиями. Потом, как они мне рассказали, почти всю ночь и ранним утром они по очереди подходили ко мне, чтобы убедиться, что я не отдал концы. Перед завтраком меня растолкали и долго офигевали от того, что я живой вылез из кровати и спокойно начал надевать форму.
– Ой! Какой тёпленький!
– восклицали те, кому удалось притронуться ко мне ладошкой.
Наступил март. Солнце припекало вовсю, но ослепительно белый снег таял плохо. Таянию не способствовал и сильный ветер - обычное явление ранней весной в тех местах. Однажды, я вышел на балкон, опоясывавший башню СКП и обнаружил, что в углу между основным зданием и башней было так тихо, что солнце не грело, а просто жарило. Тут же я разделся и устроился там загорать. Струйки пота стекали по моей груди. Народ резался в карты, перемежая карточные термины с глотками вкусных напитков. Иногда, кто-то выбегал на балкон, швырял в снег пустую бутылку, справлял туда же малую нужду и возвращался назад, дрожа от холода.
Кому-то из них пришло в голову заглянуть за угол. Ошарашенный он молча бросился назад. Через окно мне послышался вопль.
– Мужики! Он там... сидит... потеет!
Все покидали карты и столпились возле выхода на балкон. Его узость не позволяла всем сразу пройти по нему и, выстроившись змейкой, воины запаса, закутанные в шинель и в шапке с опущенными "ушами", робко по одному выглядывали из-за угла. Ошеломление было так велико, что почти никто не сказал ни одного нормального слова. Но мыслительный процесс активизировался в сером веществе каждого. Вечером, когда я в очередной раз стал готовиться к отбою, народ окружил меня и в агрессивной форме потребовал объяснений. По их мнению, такого просто не должно быть. Все люди мёрзнут. Даже, если они и супермены. Я оглядел большинство и довольно ухмыльнулся.
– У меня за пазухой грелка бензиновая. Каталитическое разложение без пламени. Даёт шестьдесят градусов. На двух ложках бензина горит 16 часов.
– О...еть!
– вынесла вердикт толпа соратников.
И добрая половина тут же, не смотря на ночь, бросилась искать телефон, чтобы дозвониться до своих родичей.
Другая половина добросовестно слиняла со сборов, для покупки такого полезного аппарата. Через день пьянки возобновились с прежней силой. Народ уже играл в карты по ночам не по необходимости, а по желанию.
Учёбы никакой не было. Иногда только к нам заходил командир части, чтобы убедиться, что никто ещё
К таким занятиям солдаты приносили вентилятор-калорифер, который включался позади лектора, обдувая ему ноги. Слушатели довольствовались лишь тем, что топали ногами. Два последних дня прошли в напряжённой учёбе. Нас, даже, вывезли на стоянку средств ПВО и приблизительно рассказали кому и куда будет предписано залазить в случае чего.
– А то, что я не знаю чего там делать, уже никого интересовать не будет?
– поинтересовался я.
– Ничего страшного. По законам военного времени вас расстреляют за невыполнение боевой задачи!
– довольно заржал по-лошадиному капитан, радуясь своей шутке.
31. Непедагогично.
Получить удар в солнечное сплетение в нашей части можно было от кого угодно. Все, даже закоренелые алкоголики, мнили себя чернопоясными сэнсэями и не упускали случая продемонстрировать это. Незнакомых, конечно. не били, но всем своим доставалось постоянно. Солдат бить было не принято. Непедагогично, как говорил будущий Герой Союза майор Каравайцев, который носил для этого дела увесистую указку. За которую ему было, даже, сделано замечание командиром части. Типа, не положено, не по форме и так далее.
– Я, товарищ подполковник, как лицо отвественное за воспитание и обучение солдат, должен всегда иметь возможность указать на допущенные промахи личного состава, - выдал без особой субординации майор и тут же остановил пробегающего мимо солдата своего батальона.
– Почему у вас, товарищ солдат, бляха ремня свисает? Почему головной убор надет не по Уставу?
– при этом указка по очереди ткнула в места отступления от правил военной жизни.
– Действительно, удобно, - согласился подполковник.
Мне частенько выпадало ходить в наряд по части вместе с майором. И наше совместное дежурство начиналось с одного и того же. Наткнувшись кулаком на мой брюшной пресс, майор тут же пытался реабилитироваться повторным ударом.
– Ну как тебе удаётся держать брюхо в напряжении и этого не видно по твоей физиономии?
– Главное, товарищ майор - это быстрота реакции и отсутствие сигналов в глазах.
– А правда, что ты держишь в уме больше тридцати восьмизначных номеров ваших парашютов?
– Правда.
– Слушай! Зачем тебе эта связь? Переходи ко мне старшиной роты.
– И зачем мне эта морока?
– Да у меня и личный интерес есть: мне мой рекс, что у вас прыгает, сказал, что если ты будешь старшиной роты у него, то он повесится. Я хочу видеть, как этот гад будет болтаться на верёвке.
Так в лёгких разговорах и приколах проходили наши дежурства....
– Ты посмотри только на эту картину. Похоже, что он своего прапора на губу привёз.