Рассказы сибиряка

Соколовский Владимир Григорьевич

Теперь, прелестная Катинька, когда вы знаете, каким образом учение Шагя-Муни перешло с берегов Ганга в Монголию, теперь можно поговорить с вами и о самом законодателе; но прежде потрудитесь перенестись мысленно в хаос индийского мистицизма и мифов.

С лишком за две тысячи лет до Р. X. явилось в Индии учение Будгы, или Будды. Вы спросите меня: кто такой этот Будга? — Он есть Вишну, второе свойство индийского Божества: это хранительная сила природы; Брагма, первое свойство сего божества, есть сила творческая, и, наконец, Сива, или Шива, есть третье свойство, и мне кажется, не разрушительная сила, как говорят иные, но только преобразующая разрушением. Все три свойства вместе называются общем именем: Брагм [1] . Отсюда учение брагминов, брамминов, или по-тибетски и по-монгольски: бирманов.

1

Путешествие

в Китай чрез Монголию. Ч. III. С. 2 письма.

Верование будгистов есть раскол первобытной веры бирманов, и если относительно появления первой в Индии помириться, ровно на две тысячи лет до Р. X., то какова же должна быть древность учения Брагмы?.. Тут поневоле прибегнешь к душеспасительному мраку неизвестности.

Индийцы толкуют, что Вишну, как хранительная сила всего существующего, видя, что порок растет на земле не по дням, а по часам, девять раз под разными именами принимался сходить к людям, чтобы своим примером, своим учением исправить развратившихся.

Но мне сдается, что напрасно Так хлопотал индийский бог: Индийцы все шалят ужасно… Ох, род людской! куда ты плох!..

В девятом и последнем аватаре, то есть в девятом сошествии своем, он называется Будга. Иные историки рассказывают, что Будга явился в Тибет за 2214 лет до Р. X. в одном брагминском роде, по имени Шагя, и был сыном магадийского царя Содадана, или Судадана, и супруги его Махамаи, или Махамай; другие, соглашаясь с первыми о времени, отца Будги называют царем Арюк-И-Дету, а мать царицею Чжими. Из уважения к вам, я принимаю последнее, потому что эти имена гораздо приятнее для слуха…

И что такой за Содадан? А мать-то, что за Махамая? Но, впрочем, важность небольшая Узнать, кем он на свет создан.

Главное дело в самом Шагя-Муни, не правда ли?

В каком-то усыпленьи сладком Царек вступил на Божий свет, И ровно двадцать осемь лет Он в нем повесничал порядком… Уж чем он не был окружен? Чего ему недоставало? Но даже осемь тысяч жен Ему еще казалось мало; Да! осемь тысяч! не шутя, И как?.. поверите ли? — слишком!.. Меня б считать взяла одышка, А я давно уж не дитя.

Другие монгольские писатели уверяют, что Шагя-Муни имел не 8400 жен, а 84000.

Но это чересчур уж много, Тут свесть концы премудрено, К тому же этак лгать грешно, И надо ж побояться Бога. Как вздор такой нагородить? Ну посудите же вы сами… Ах, нет!.. я виноват пред вами: Об этом вам нельзя судить.

То есть нельзя потому, что некогда: вам надобно теперь потрудиться выслушать одну справку…

Ох, эти справки мне, признаться! Никак не справлюсь с ними я! К тому ж опять, мои друзья, Ей, ей! нельзя не удивляться, Что все справляются, как я, А не желают исправляться…

Но, Бог с ними!.. поговоримте о справке. — Некоторые из восточных писателей передают нам совсем другие сказания о первых летах жизни Ардашиди (имя, данное Шагя-Муни при его рождении). Они уверяют, что этот прекрасный отрок, одаренный тридцатью двумя подобиями красоты и осьмидесятью красотами, имел все возможные душевные совершенства; что на десятом или на одиннадцатом году он решительно заткнул за пояс почтенного Багу-Бурена-Бакчи, который был сделан его наставником, и что, наконец, он не только ненавидел многоженство, но через силу женился и на одной, и то потому, что для него приискали красавицу невесту с тридцатью двумя добродетелями.

Ну, если б вздумалось судьбе, Чтоб мы в тот век существовали, — Тогда б не миновать беде: Все б замыслы Шагя пропали! Он сел бы у меня на мель, И

чуть бы к вам приволочился, Я б вспыхнул весь, разгорячился, И всех бы вызвал на дуэль.

Впрочем, я не буду говорить ничего более об этих сказаниях; мне кажется, что одно слово: муни, то есть: раскаявшийся, опровергает их [2] … Да! верно господин Ардашиди пришаливал смолода, иначе в чем бы ему раскаиваться?.. Конечно, нет правила без исключения…

2

Путешествие в Китай чрез Монголию. Т. III. с. 409.

И вот одно по вашей части, Хоть виноваты только вы, Что я от вас без головы, А я же каюся вам в страсти.

Но это большая разница… Итак, я стану продолжать, следуя первым историкам. Мне должно сказать вам, что только одни высокие, душевные наслаждения могут быть бесконечны, как сама душа;

Но вечность — не удел земли! В неиспытуемой дали — Там, за дверями гробовыми, Невыразимой красоты Восторгов волны разлиты, И дух наш просияет ими. А кто за чувственность продал Высокий подвиг здешней жизни, — Тот сам на грудь свою поднял Кинжал позорной укоризны.

Так случилось и с Шагя-Муни. На двадцать девятом году от роду он стал изнегать под страшною тягостию душевной пустоты. Однажды, одинокий, вдали от своего дворца, он погрузился в немое, болезненное уныние… Сильно страдало его сердце от убийственных угрызений совести…

Вдруг дивной радугою свыше В нем луч спасенья просветлел, И буря сердца стала тише, И он таинственно прозрел. Он понял ясно жизнь земную От колыбелей до могил, И мысль спасения святую В себе глубоко заронил; Он человечество увидел С его печальной нищетой, И обновленною душой Порок и зло возненавидел… Ему казалося тогда, Что мы под четырьмя бедами Обречены страдать судьбами: Рожденье — первая беда; Болезни нам беда вторая: Как сильно мучат нас они, Всю радость жизни отравляя! Как утомительны те дни, Когда в тоске лежишь на ложе И ждешь: — вот новый день придет, Он мне отраду принесет; Приходит завтра — снова то же!.. Ты просишь смерти — смерти нет! Еще не все ты знал страданья В тернистом поле испытанья, И старость, с тяжкой ношей лет, Печальная, полуживая, Есть третия беда мирская: Все дни до гроба сочтены, Отверсты в неизвестность двери, И мы, минувшие потери Оплакивать осуждены… О! если б жизнь возобновилась, Чтоб пережить свой век былой! Но смерть пришла — и над тобой Беда четвертая свершилась.

Так думал Шагя-Муни, не озаренный, как мы, высоким духовным светом, и потому рождение, болезни, старость и смерть он называл четырьмя бедственными истинами. Увидев во всей ужасной ее наготе ту бездну разврата, в которой он погибал, он оставил свой дворец и навсегда обрек себя затворничеству. Изнуряя тело, он провел в пустыне остальную часть жизни своей, как образец добродетели. В это время он составил главные правила своего учения, которые впоследствии пространно изложены пятью его учениками в ста осьми книгах Ганжура, то есть: словесного учения, называемого опорою веры. Тогда же учредил он религиозные обряды и наконец ввел то богослужение, которое и теперь оглашает храмы Северной Индии, Тибета и Монголии; которое приняли многие орды калмыцкие и забайкальские буряты. Ламы суть жрецы и учители шагямунизма.