Рассказы. И все-таки интересная это штука – жизнь…
Шрифт:
Она на фабрике, на этой, «Красный Октябрь». В голубых своих носит, в трусах. С собой мне всегда накладет, полны карманы. Я у ей в ванне всегда лежу, а она – ласковая, да… и ногти мне на ногах обстригает…
А эта всегда селедочки на закуску нарежет, с лучком, ага… И везде хрусталь у ей – не, ну точно – по всей квартире!
Хрусталь он явно путает с фарфором, но хрусталь даже лучше.
– Она, это, на поездах работает, в Китай все ездит, вот и везет оттуда, вся хрусталем обставилась, полон дом.
Я за нее опасаюсь… Она же приедет, побудет чуть и опять едет. А там уж на дело идут! Звонят – нет ей, и пошла разведка… Опасаюсь.
Дальше объясняет подробно, как добирается
За желтыми
– …Мне бы в Серпухове сойти-то, там этих, магазинов-то, полно. Ага. Да уж, смотрю, мимо пролетел. Бутылку-то я взял, а вот желтых-то нету. Без желтых никак нельзя. Ейный муж, он этот, ну, которые вот по заграницам работают.
– Дипломат?
– Во, во, точно. Они там в высотном доме живут, на набережной. От Курского пешком недалеко будет. Там, едрит твои маталки, так просто не зайдешь. Докладать надо.
Теперь что делать? Выскакиваю на первой остановке, а из окна уж вижу, магазин прямо у станции. Захожу – нет желтых! – етит твою за ногу.
К концу рассказа только соображаю, что желтыми называет он апельсины (без которых никак нельзя).
– Перейди на ту сторону, говорят, там другой магазин. Кинулся туда, там магазин вообще закрыт. Я опять на станцию. И как раз вижу – поезд. Я бегом по лестницам этим… А он, собака, усы мне утер, перед самым носом тронулся. Смотрю, автобус стоит, пыхтит, щас тронется. Я в автобус – встретится магазин-то. А он за поселок, а там лесом да лесом. Спрашиваю – оказывается, он на какую-то турбазу, оттуда и не выберешься. Обратно, думаю, надо. Выпрыгиваю, пока совсем не завез. Дорога, смотрю, таким крюком загибает, а дело-то к вечеру. А вокруг черная уж заходит. Как грохнет да ливанет… Елки моталки, я тада, как лось, не разбирая дороги: по кустам, по кочкам, через овраги, да в болото и ахнул. Прямо как в Сибири тада. Там я тада в побеге был. Мне три месяца оставалось, а я чего-то решил… – за компанию больше. У него-то впереди еще ого-го сколько: вдвоем и дернули. Он сразу почти утонул, в болоте. У нас-то что, разве это болото? – грязь одна. А там настоящие. Он и испугаться не успел, ушел за минуту.
Я один. Ладно, иду. А шамовка-то почти вся с ним ушла. У меня аж под ребра ломит. И тут – вертолет. Я прятаться; в траву зарылся, но, видать, всё равно заметили. Вертушка встала надо мной, а из нее лестница. С лестницы человек, пониже спустился и раз – мешок кидает. Оказывается, меня с геологами спутали, разыскивали их. А там в мешке, ё-мое, шоколад, колбаса, хлеб, рыба соленая…
Через пару дней выхожу к трассе, вот она, линия поезда. А ОНИ уж меня по телевизеру видят, а я-то их нет! Ну, в общем, мне за это пару лет накинуть полагается, а я им такую сушилку сделал. Кто еще мог сушилку сделать – никто. В результате я всего два месяца пересидел.
А тут и не болото вовсе, а по коленки увяз. А я ж в ботиночках, кабы в сапогах был… Да, как в сапогах-то ехать, с желтыми и в сапогах… не, нельзя.
Теперь что – хошь не хошь, обсушиваться. Дождь угомонился, но вокруг одна вода. Пока с костром провозился – совсем стемнело. Над костром, это, корягу длинную приладил, разделся, развесил, значит, всё свое – сижу в чем мать родила, сушусь. От ботинок, тряпья пар идет. Тут чувствую, запахло странно. Глянь, а от штанов это уж не пар – дым пошел. Рванул я эту вешалку, всё опять в мокроту полетело. Ботинки в огонь; еле выхватил. А вот штанина одна обгорела. Но не сильно так, сантиметров на десять. Так и пошел: с одной стороны мокрый, с другой поджаренный.
До Москвы уж к ночи добрался. Они уж
Конфликт
Весь остальной мир у Зура существовал как бы отдельно. И люди у него были какими-то другими существами, вроде мух: жить с ними приходится, но соединить их с собой в некую общность никак не складывалось. Иной раз Кирилла, соседа, друга своего, Игорьком назовет, разницы большой он не видел, соприкасался с этим остальным миром, когда сам высовывался по каким-либо надобностям, и достать его из этого равновесия было непросто.
Издалека еще полетело: «Ну ты, Зур рваный», – звериный рык. Напористо, паровозом, едва не срываясь на бег, подходил молодой парень, за ним поспевала его подруга.
Странно, откуда столько агрессии из-за такой ерунды. Выходило что-то вроде не отданной вовремя веревки или подобная какая-то ерунда.
Приблизившись, парень с ходу, в прыжке сунул кулак. Но Зур увернулся, и удар пришелся в плечо. Тут же сбоку на него прыгнула подруга парня и сам парень. Все повалились, клубком стали кататься по земле. Зур каким-то образом выполз из-под них, они кинулись на него снова. Под ногами у Зура оказалась тяпка (грозное оружие в драке: на длинной ручке острая, тяжелая лопатка под прямым углом). Зур схватил тяпку и кинулся на них. Первый удар прошел мимо, лезвие по рукоятку вошло в землю. Девка опять вцепилась в Зура. Он скинул ее и взмахнул ей над головой. Та кошкой метнулась в сторону, и острая лопатка хватанула землю в сантиметре от ее пятки (попади он, пятки бы не было, а по голове пришлось бы – голова пополам). Я насел на Зура сзади, стиснул его руки, и мы повалились на землю. Парень с девкой успели убежать.
Удивительно, Зур тут же успокоился, как от мухи отмахнулся.
За баталией наблюдал, сидя на скамейке, старик сосед, сказал:
– Вовка, Зур теперь пускай бутылку тебе ставит – ты его от нового срока спас.
Нападавшие, кстати, личности тоже с тараканами. Не о них тут речь, но раз уж они вклинились, пару слов и о них тоже.
Вадим, так звали парня, отсидел пару лет за хулиганство и из лагеря привез подругу, тоже отбывавшую в тех местах срок. Поселились в деревне. Чем они жили – неизвестно; огород стоял заросший бурьяном, картошкой по осени запасались с колхозного поля.
Остатки последнего поколения деревенских жителей… Было еще двое, кинувшихся было, как подросли, в город, покрутившись там пару-тройку лет, сбежали обратно. Город, оказалось, предполагал строгую жизнь: серьезная работа и совсем несерьезные условия проживания – общага или комнатушка в коммуналке за ползарплаты. А вернувшись на родной простор, делать уже ничего не хотели.
Что за причина была у этого Вадика, неизвестно, но он застрелился, и самое жуткое – из самодельного пистолета. Подруга его по наследству перекочевала к одному из тех двоих. В огород они также не совали носа, но завели козу. Прожив (все-таки) несколько лет, подруга утопилась в лесном пруду за деревней.
Вернемся-ка лучше к Зуру, эти какие-то мрачно-скучные.
С соседом на веранде
Трогательно-сентиментальная дружба у Зура с соседом его Кириллом, тоже московским художником. Вечером сидят они у Кирилла на веранде. Перед ними поллитровка, рюмочки маленькие (один – интеллигент, другой – не особо пьющий), ужинают. Всегда у них занимательный разговор, хотя чаще всего они как индейские шаманы – каждый поет свою песню. Но это им не мешает, они интересны друг другу. Как и положено близким людям, периодически они жестоко ссорятся, по несколько дней не разговаривают.