Рассказы. И все-таки интересная это штука – жизнь…
Шрифт:
Все это было уже после его последней отсидки, когда появились в деревне первые дачники.
Ну и конечно же с Галей, что чуть не разродилась в его телеге, стали они друзьями – Зур и Галя, экзальтированная московская дама, художница.
Вот они рядком на скамейке. Галя на правах верного друга пытается усовестить Зура (впрыснуть в его кровь широко интеллектуального гуманизма), видимо, этот штрих особенно мешает образу ее спасителя, за такое решение вопроса, каким он решил сбивать с себя рога.
– Саша, – говорит Галя, – там ведь не только краля твоя жила, ведь сколько семей без крыши над головой осталось! А если б еще
– Да, это я, конечно, того… неверно сделал, – соглашается Зур. – Надоть было поймать ее, курву, в лесу, привязать к дереву, облить бензином и поджечь.
Галя беспомощно хлопает себя по коленкам и начинает часто моргать…
Зур представлял из себя (не задумываясь над тем, что это такое) человека абсолютной свободы. Не было над ним никакого начальства, ничем его нельзя было напугать, и по законам он жил каким-то собственным. И когда он основательно уже встал на прикол и, никого не спрашивая, взял и поставил себе домушку на пустыре, никто из начальства даже рта не раскрыл. А что тут такому скажешь, когда над ним небеса одни властны; чем его напугаешь, когда собраться в очередной поход ему – только штаны подтянуть. Удивительно, но, когда по каким-то причинам место это ему не понравилось или надоело, он умудрился участок этот, который сам себе отмерил, – продать. Продать землю, которая нигде не была зарегистрирована, ее просто не существовало. Тут надо сказать, что колхозная земля вообще не продавалась, но если уж очень купить хочется, то можно. Так новые хозяева и поступили, благо люди не бедные.
Новый дом Зур построил напротив своей матери, но не на деревенской улице, а под горой. Одной стороной улица обрушивалась в овраг, и Зур возвел дом прямо на склоне, градусов в сорок. И вообще жизнь повел по-новому.
Не стал он больше с кнутом ходить за деревенским стадом. Завел настоящее хозяйство: огород, корову, поросенка, конечно, тройку овец, кур несчетно, и главная гордость его хозяйства – лошадь. И как грибы в лесу растут – кучкой, без всякого порядка, рядом с домом натыканы были: сарай, баня, туалет, курятник, скотный двор, собачья будка. Издалека походило, что все это катится под гору и сейчас свалится в пруд на дне оврага.
Интересно, что и Витя, и Зур, обосновавшись в деревне, начали новую жизнь с благотворительности, так сказать. Витя, как уже было сказано, строил мостки, Зур на своей кобыле только успевал поворачиваться – кому вез дрова, кому сено, кому еще что. От оплаты категорически отказывался.
– Ты, Тань, в другой раз будешь мне деньги совать, я к тебе больше не приду, – говорил Зур моей матери, когда она хотела расплатиться с ним за услугу. Он не видел тут никакой доблести, считал, что помочь – дело естественное и размышлять тут нечего. В крайнем случае мог принять «борзыми щенками».
Во времена, когда Горбачев решил вырубить все виноградники – «Петр рубил бороды, я виноградники порублю – реформатором, как Петр Великий, в истории стану. Водочные магазины закрыть, пусть мылом торгуют, ситро пьют…», – бутылка стала главной валютой. Зур, правда, не был из числа жаждущих, для кого вопрос этот стоял остро.
Привез мне раз два здоровых бревна. Я пытался помочь ему скинуть бревна с телеги.
– Ты, молодой (когда-то он определил мне такое имя и иначе никогда не называл), в сторону, в сторону отойди, ноги пообшибаешь, я сам справлюсь, сам.
И вообще, дачников конечно же он
Мать достала бутылку-презент со словами: «Знаю, Саша, ты не пьяница, но все-таки… Пойдем, за стол сядем…»
– За столами мне сидеть некогда, делов полно. Ты, ета, стакан лучше тащи, мы тут вот, на троих, с молодым разольем – и дело с концом.
Это он моей маме – по стакану в полевых условиях, – которая вообще никогда ничего не пила…
Встретив тебя, не обращая внимания на приветствие, с минуту смотрит; то ли не поймет никак, кто перед ним, то ли знает про тебя такое, о чем ты сам даже не догадываешься, – соображает, сказать ему или так пусть ходит. Впрочем, может, это только так кажется, но определенно, какой-то горох там катится. Затем как с цепи срывается, сыпет все свои секреты-новости. Там ему заказали сделать террасу, там окна менять, там крыша, а там дом целиком ставить; небольшой, правда, домик, но все же от фундамента до трубы, а это будет… и назовет цену. Обстоятельно доложит, за что и сколько ему заплатили, сколько выросло кочанов капусты, сколько мешков картошки собрал и сколько продал. Так хвалятся дети новой игрушкой.
Кроме своего хозяйства – только успевай поворачиваться: доить корову, девать куда-то это молоко, на зиму заготавливать сено; корова, лошадь, овцы, поросенок, куры, огород… о-хо-хо! – да еще быть первым на деревне строителем. Вокруг деревни, как грибы, стали расти дачные участки, и Зур был там нарасхват.
Ростом и без того мал, да еще сутулый: руки до колен, похож был на комок, который скорей перекатывается, чем идет. Самым крупным элементом в нем был нос. И сутулился, казалось, он оттого, что нос перевешивает, еще чуть-чуть и клюнет землю. Как управлялся он со всем этим?.. – духом, видать, был жилист.
Хрустальная
Разговаривая с ним, нужно было еще понимать, что говорит он.
Встречаемся на станции.
– Далеко? – спрашивает.
– В Серпухов.
– А я на Тарусскую (соседняя станция). За очками. Вечерами, знаешь, люблю книжку интересную почитать. А очки, знаешь, негодные стали, за новыми еду.
В электричке, усевшись напротив, начинает освещать свои планы:
– За хлебом в старый магазин зайду, булки там хороши. В хозяйственный тоже, краску там красивую видел – голубую, скамейку у дома покрашу.
Эстетика была у него не последним делом. Так в доме у него висел ковер, во всю стену – ковры, видимо, он считал в доме вещью необходимой: на ярко-голубом, почти в натуральную величину, в прыжке застыл огненно-рыжий тигр.
Ничего рассказать не успевает, его станция.
– А… черт с ней, с тобой до Серпухова поеду. А там к «Хрустальной». Сразу с вокзала ей позвоню, а там уж она встречает. У ей, я как приезжаю, всего полно. Закуски там всякой, телевизер; у мне тоже телевизер, но я редко смотрю, больше почитать люблю, только чтоб книжка хорошая была. Пироги с грибами… но это когда грибы пойдут. Другой раз я сам ей привожу. Или этих, круглых, навертит – пельмений разных… У Краснооктябрьской, вот, там не то, там особо не разъешься, – это в Москве которая, но там я нечасто бываю. И ласковая тоже, ага… И конфеты горой всегда пряма, в тарелке насыпаны. Там и из шоколада, и с повидлой, и с этими… с медведями на картинке – всяких полно.