Рассказы. И все-таки интересная это штука – жизнь…
Шрифт:
Он ни на кого не смотрел специально, но глаза – всегда готовность номер один – блуждали, как у ястреба в полете. Глаза черные чаще всего выражают покой. Жгут же как раз такие: яркие, серые. Он крепко смахивал, главным образом неистовостью (это лезло беспричинно из просто сидящего человека; в глазах ярость и затаенная сила), на голливудского актера Кирка Дугласа в роли Спартака или викинга.
Я решил: если поднимется на нашей остановке, значит, ОН.
Он поднялся.
В октябре сорок шестого местное НКВД сбилось с ног. Несколько месяцев уже никак не удавалось выйти на опаснейшую банду Лёсика. Среди всего прочего, убит председатель колхоза.
Да
По словам пчеловода, застреленный председатель был отъявленная сука. Все жители деревни, как и окрестных деревень – все до единого, – знали, где обитает братва, и никто их не выдал. Неожиданно по тем временам. Должны же были быть какие-нибудь активисты-коммунисты? Впрочем, коммунистов в деревне не было точно. А когда в году так сорок восьмом появился один – демобилизованный из армии офицер, – то звание это влепили ему как прозвище – коммунист.
Как ни гадай, а было именно так. Да и было-то всё до смешного просто. Таким ведь жизнь-копейка, будут они тебе из-за живота своего стойку на голове делать… Они так и жили, обычным порядком в обжитом малиннике, в доме Лёсика. Дом на краю деревни, и тут же начинается неглубокий, кустами ощерившийся овраг, через двести – триста метров уходящий в лес. А если учесть, что и население заняло круговую оборону, то понятно, что оперативникам пришлось-таки покувыркаться. Но, как известно, как веревочке не виться…
Расклад, значит, был такой. Лёсику как командиру – вышку. Известно, в тот момент смертная казнь была отменена и грозное ЭТО слово означало – двадцать пять лет. Остальным от десятки и дальше по возрастающей. Сколько их было, какова судьба каждого, мне не известно. Да ведь я и не летопись пишу. Хотелось вспомнить о тех из них, с кем жили мы рядом.
Витя
Витя Дмитриевский был младшим в этой компании. Было ему не больше семнадцати. За молодые годы свои он и получил десятку. После освобождения погулял он недолго и опять сел, уже за ограбление аптеки в ближайшем поселке. Подсел, стало быть, Витя на наркоту в лагере. После второго захода вернулся как новый. С наркотой завязано было навсегда, но «Матюшинскую», как и магазинную любую, – уважал.
По возвращении в деревню – вроде как руки чесались, будто ТАМ они не работали, а на диванах валялись – Витя навел от самой нашей станции до деревни, да и в округе, деревянные мостки через многочисленные по нашей местности ручьи да канавы.
Топаю полем со станции в деревню.
– Садись, – Витя тормознул свой газик, – чего зря ноги топтать. – Явно ему поговорить захотелось.
Витя – высокий, стройный, широкоплечий, с классическими чертами лица, таким обычно приличествует сдержанная строгость, основательность, солидность в общем. А Витя был – хохотун. Смотришь на его заразительный смех, и кажется – не было у человека в жизни ничего, кроме вечного веселья.
Витя шоферил. Поначалу возил колхозное начальство, но в основном крутил баранку грузовика. Насидевшись за день в одиночестве, вечером отправлялся смотреть на ребячьи танцульки, где громче всех хохотал и веселился. А то насажает, сколько влезет в машину, девок и гоняет ночью по бездорожью в абсолютной темноте. Девки визжат от страха и восторга, а Витя… что? – Витя хохочет!
Невозможно было представить его сердитым
– Куда попёр, черт слепой! – летит обычно вслед нерадивому мерину, и дальше тот получал кнута по костлявым бокам. Как раз наоборот – Витя производил впечатление сверхмирного человека, как бы почитавшего всё вокруг за умиротворенное течение времени и свое такое же существование в нем: тихое, несуетное. Хотя сам рассказывал, как предъявлял билет контролерам в электричке. Впрочем, тоже со смехом и едва ли не сочиненное веселия ради.
– Ваш билет, гражданин? – это они мне строго так. Трое их. Баба такая, расплылась вокруг себя, еле меж рядов проходит, и два мужика, на мешки похожие.
– Билет ваш, говорят. Ну я им вытаскиваю из кармана, – Витя показывает и крутит перед носом похожий на корявый камень кулак. – Вот мой билет. Те как дунут в другой вагон, только пятки сверкнули. – Витя хохочет.
Зур
Зур – это такое мудреное явление, что с ходу и слов не подберешь.
Он был ненамного старше Вити и скорее всего получил ту же десятку, так как после уже успел мелкими перебежками намотать себе еще двадцать лет. После первой отсидки жизнь у него складывалась по обычаю сезонного работника. Возвращаясь в деревню, он вешал на плечо кнут и шел во главе деревенского стада, пастухом: главная его гражданская профессия, которую он освоил. А к зиме опять в родные края, ненадолго, затем опять кнут на плече и опять комсомольская стройка. За какие подвиги его так трепало, не знаю. Точно можно сказать лишь, что по воровской части отмечен он не был. Значит, что тогда?.. Нрав своеобычный? – очень может быть.
Подробности его последнего похода более-менее известны.
После очередной командировки решил Зур, что пора бы ему, по основной своей стезе, и на пенсию. Угомониться. В соседней деревне приглядел он себе подругу жизни. И в деревне той жили приезжие рабочие, жили в деревянном бараке на десяток семей. Из их числа и была его избранница.
Зур решил обуютить этот сиротский угол. На все имеющиеся деньги накупил всего необходимого для счастья. Телевизор цветной! (цветной – это тогда, как сейчас что-то вроде хорошего автомобиля), мебель всякую, модные женские сапоги и даже ковер. Но, по его определению (кстати, позже, когда заходил разговор об этой истории, он уже не был так уверен), пока он крутился по обустройству их гнезда, подруга успела наставить ему рога, так он считал.
Расплата была мгновенной. Зур, не моргнув глазом, спалил дом: вместе с модными сапогами, ковром, телевизором. Никто из жильцов не пострадал, но, вернувшись с работы, на месте своего дома обнаружили кучу пепла и небо над головой.
Зур спокойно вернулся домой, по-деловому собрал вещи; мать по обыкновению напекла в дорогу вкусных пирогов – стал ждать, когда придут…
В кромешной тьме, в ноябрьскую ночь, снег с ветром хлестал мокрыми комьями. Дорога превратилась в непролазную топь, ни на какой другой транспорт не оставалось никакой надежды. Зур лупил по тощему заду свою кобылу, рассылая в черноту матюки налево, направо. Гнал выбивающуюся из последних сил лошадь до ближайшей больницы. В телеге в угрожающем положении тряслась рожающая. Как потом оказалось, была реальная угроза жизни; роды прошли тяжело и не без последствий. Поспел Зур, можно сказать, последней минутой, и лупи он своего коня чуть легче – неизвестно, что бы случилось…