Рассказы

Алексин Анатолий Георгиевич

— Это горячая картошка в мундире, — объяснил он. — Будем делать ингаляцию. А тут вот сода и соль — будем полоскать горло.

С детства я не любила, чтобы в дни болезни ко мне проявляли слишком большое внимание. Мама всегда шумно и нервно хлопотала у моей постели, без конца напоминая о лекарствах, тысячу раз спрашивая, не стало ли мне хуже, и во всем видя признаки грозно надвигающихся осложнений. Кирилл же проявлял свои заботы спокойно, уверенно и даже весело. Но все равно не хотелось, чтобы он видел мои воспаленные глаза, распухший нос и лихорадку на верхней губе.

Мне очень хотелось в одиночку справляться с гриппом и температурой.

— Не надо, Кирилл… Отдохните, — просила я.

Но он не слышал моих просьб. И эта его бесцеремонность начинала раздражать меня. Я должна была испытывать чувство благодарности, а на самом деле злилась из-за невозможности хоть на время скрыться от его глаз и забот.

Последней большой остановкой была Тула. За окном летела на землю еле заметная дождевая пыль. Дождь был редким, мелким, но безнадежно долгим и нудным. Как только лязг сцеплений и буферов возвестил об остановке, Кирилл сразу направился к двери.

— Сбегаю за жаропонижающим. Дома я лечил бы вас нашими заполярными средствами: навсегда избавились бы от простуд! А здесь, что делать, обратимся к старику аспирину или к вашему излюбленному норсульфазолу. Нельзя же с такой температурой выходить в Москве из вагона! Надо сбить градусы.

Я была рада тому, что он хотя бы на двадцать минут исчезнет из вагона: мне нужно было встать, причесаться, умыться. Присутствие артиста и Бирюкова почему-то меня не смущало. Я попросила Кирилла заодно уж дать срочную телеграмму маме, чтобы она принесла на вокзал теплые вещи.

В окно я видела, как он без шапки, в своем тренировочном спортивном костюме легко перепрыгивал через лужки. «Обо всех ли он заботится так же, как обо мне?» — подумала я. Мне вдруг захотелось поверить, что ради другой женщины он не стал бы выпрашивать у повара в вагоне-ресторане котелок с картошкой или, по крайней мере, не забыл бы надеть кепку, выскакивая на станцию под дождем.

В дверях, под прикрытием своего платка, появился Вадим Померанцев.

— Наш «брат милосердия» умчался… В Тулу без своего самовара?

Сам покраснев от этой остроты, Померанцев с наигранным интересом осведомился:

— Ну, а здоровье-то как? Легче не стало? Все-таки ведь были брошены все новейшие средства исцеления, включая «картофельную ингаляцию».

Прошло еще несколько минут… И где-то совсем близко простуженным голосом, в тон погоде, прокричал тепловоз. Я так стремительно приподнялась на локте, что даже Вадим Померанцев поспешил успокоить меня:

— Это не мы…

Но в то же мгновение, желая возразить ему, негромко звякнули сцепления, и вокзал медленно поплыл назад, к хвосту нашего поезда. Я прильнула к окну… Я видела, как пассажиры, в одной руке зажав пирожки или бутылки с минеральной водой, другой хватались за поручни и на ходу вскакивали в вагоны. Но Кирилла среди них не было.

«Может быть, успел в другой вагон?» — с надеждой думала я. Но прошло минут двадцать, а Кирилл не появлялся.

Поезд набрал скорость, давно миновал привокзальные стрелки.

И вдруг мне стало не хватать его присутствия,

его забот, от которых я еще недавно мечтала скрыться. Нет, он не мог отстать, он должен был услышать гудок и догнать поезд: ведь он спортсмен, такой сильный и ловкий!.. И ладно уж: пусть он видит мою лихорадку на верхней губе, пусть заставляет меня, с головой накрывшись одеялом, дышать парами горячей картошки… Я все думала, что вот сейчас, как это бывает в кино, появится весь промокший, но счастливо улыбающийся Кирилл и скажет: «Я вскочил на подножку последнего вагона!» Но он не вскочил… Он остался под осенним дождем без шапки, в лыжных брюках, в спортивной куртке и тапочках.

По вагону немедленно разнесся слух, что в Туле отстал от поезда артист Померанцев. Пассажирки то и дело всовывались к нам в купе:

— Ах, вы здесь? Как хорошо!

— А мы с подругой думали, не остановить ли поезд стоп-краном?

Бирюков неожиданно вспылил:

— Да, он жив, здоров и не кашляет! А Кирилл остался под дождем. Вот в чем задача!..

Он свесил ноги вниз с моей бывшей полки, потом тяжело, всем телом, повис в воздухе, неловко ища точку опоры. Вадим Померанцев с виноватой поспешностью подставил ему под ноги лесенку.

Приплелся высокосознательный проводник с завязанным горлом, которого Кирилл уложил в постель.

— Остался, значит, этот… оголтелый? Так я и знал: нельзя было мне с поста уходить! Приеду в Москву — рапорт напишу: стоянку-то сократили из-за опоздания, а по радио ничего не объявили. Заснула небось эта девица, которая объявляет… Она заснула, а он теперь под дождем бегает, несчастный… Обязательно напишу рапорт!

У дверей он задержался:

— А вещи-то его где?

— Здесь его вещи. Здесь! — вперегонки бросились к чемоданчику Кирилла Бирюков и Померанцев.

— Надо будет сдать в багажное отделение, — сказал проводник, вздыхая и горестно покачивая головой: как же это я допустил?!

— Нет уж, простите, вы заразили полвагона своими вирусами, и выходит, что Кирилл из-за вас от поезда отстал. Так что не вмешивайтесь! — внезапно и несправедливо, как мне показалось, набросился на проводника раздосадованный Бирюков.

Тот отступил к двери, испуганно поправляя на шее вафельное полотенце.

— Мы с ним, можно сказать, товарищи по работе, и я сам отвезу чемодан. И все остальное… Узнаю, в какой он гостинице остановился. Туда и отвезу! — Бирюков открыл плоский, квадратный чемоданчик. — Вынужденное, так сказать, вторжение, — смущенно объяснил он.

Внутри были чертежи бурильного станка «СБ номер два», папка с белыми тесемками и тщательно отглаженные рубашки Кирилла.

— И как это у их брата холостяка все аккуратно получается, — хрипло подивился Бирюков.

— У кого? — поинтересовалась я.

— У холостяков, говорю…

Я вдруг забыла о своей температуре. И попросила:

— Разрешите мне забрать эти вещи… И отвезти их в гостиницу.

— Еще чего! Больная — и потащите, — махнул рукой Бирюков.

На меня он почему-то не злился, хотя, по справедливости говоря, Кирилл остался в Туле именно из-за меня.