Расссказы разных лет
Шрифт:
Делишад попрощалась со всеми за руку, и все почувствовали ее крепкое пожатие. Гаджи Гусейн и теперь не счел нужным подняться ради племянницы и лишь приказал Саяре закрыть за ней калитку. Подойдя к воротам, Саяра взглянула в глаза гостье и тихо, просительно, будто нищенка, пробормотала:
— Приходи еще, сестра...
— Как зовут тебя? — спросила Делишад в ответ, и когда Саяра еще тише назвала себя, сказала, чуть улыбаясь: — Хорошо, Саяра, я приду...
Калитка захлопнулась, Саяра почувствовала себя одинокой.
— Чтоб аллах дал ей чесотку и вырвал ногти! — донесся до нее
— Чтоб я видела волосы ее окровавленными! — узнала Саяра голос тетки Туту.
— Дочь проходимца! Невеста солдата! — в угоду Гаджи Гусейну горланили женщины вослед ушедшей.
Саяре хотелось броситься на мачех и теток, расцарапать им лица в кровь. Она знала, Гаджи Гусейн никогда не вмешивается в женские ссоры и драки, — не раз он равнодушно пил чай в то время, как на его глазах женщины в кровь царапали друг другу лица, вырывали клочья волос. «Бабьё», — ворчал он брезгливо и, если женщины слишком уж расходились, кидал в них что попадется под руку — палку или камень — как в базарных собак, потому что нет разницы между сварливой женщиной и базарной собакой. Но в этот раз лицо Гаджи Гусейна не предвещало доброго, и Саяра умерила пыл.
Гаджи Гусейн долго сидел на коврике под старой айвой и, думая о Делишад, вспомнил об ее отце, и о своем отце, и о своем среднем брате. А вспомнить Гаджи Гусейну было о чем.
Много лет назад умер отец, оставив трех сыновей и четырех дочерей. Пугаясь в сложных законах о наследовании (пророк в главу «Жёны» внес много неясного), мулла разделил скудное наследство между детьми. Через год после смерти отца средний брат бросил мотыгу на твердую сухую землю и, вытирая пот с лица, сказал:
— Я не хочу всю жизнь копаться в земле и в листьях, как гусеница. Я хочу быть купцом. Аллах благословляет прибыль с торговли. Выдели мне мою долю деньгами.
Средний брат был мал ростом и щупл. Гаджи Гусейн оглядел ручки среднего брата и понял, что помощи от него ждать не приходится. И хотя Гаджи Гусейну казалось диким желание брата покинуть родную землю, он выделил ему долю деньгами. Брат ушел на южный берег полуострова, в большой город, и стал уличным торговцем сладостями. Он умел обвешивать покупателей и открыл впоследствии небольшую лавочку в самой гуще базара.
Вскоре после ухода среднего брата к Гаджи Гусейну обратился и младший, Зейнал, не по годам высокий юноша.
— Люди хорошо живут на нефтяной земле, — сказал он, не глядя Гаджи Гусейну в глаза, — выдели мне мою долю деньгами, и я уйду отсюда.
— После твоей смерти я отпущу тебя, — злобно сказал Гаджи Гусейн: ему нужен был в доме работник. Темные брови Гаджи Гусейна сдвинулись в одну полоску, и он ударил Зейнала в лицо.
Но старший брат просчитался. Ночью Зейнал ушел из дому и наутро уже бродил по черной, залитой нефтью земле, упрашивая промысловых приказчиков взять его на работу. Гаджи Гусейн остался на старой земле один, — разве можно считать за настоящих людей сестер и теток, оставшихся в доме?
Когда началась война, мулла тайком объяснял сельчанам, что христиане хотят уничтожить всех мусульман. Гаджи Гусейн долго не верил мулле, но однажды, увидев в городе раненых пленных турок, поверил. Тогда Гаджи Гусейн
Пока шла война, он жил в персидской Астаре, и в Энзели, и в Реште, пытался пустить в оборот свое золото. Но его медлительный ум садовода не мог поспеть за юрким умом персидских купцов, они посмеивались между собой: «пока глупый думает, у умного родится сын».
В Персии — хотя лет Гаджи Гусейну было уже за сорок — он в третий раз женился на ардебильской девочке, втрое моложе его. Он заплатил за нее немало золота, потому что она была юна и красива и могла родить ему доброго сына. Но и третья жена принесла Гаджи Гусейну девочку. Франтоватый чиновник выписал имя новорожденной — Саяра — арабской вязью на казенной бумаге и поставил печать — лучистое солнце и лев с саблей в поднятой лапе.
В эту пору война окончилась, и Гаджи Гусейн поспешил на родину. На границе шахсеваны — разбойники — отняли у него деньги и документы, и он едва добрался до большого города, где жил средний брат. Тот поспешил сказать, что новая власть отняла у него золото, отданное Гаджи Гусейном в рост, и Гаджи Гусейн понял, что бесцельно спорить с ним, и, наняв арбу, поехал на северный берег полуострова в родное селение.
Арба проезжала мимо нефтяных промыслов, где жил Зейнал, но Гаджи Гусейн не хотел видеть младшего брата, чтобы тот не посмеялся над унижением старшего. Вблизи селения, когда арба поднялась на кладбищенский холм, Гаджи Гусейн увидел зеленую гуту садов, желтый берег, синее море. С вершины холма пытался он различить деревья своего сада. Арба тряслась и скрипела, и крошка Саяра плакала у груди матери, въезжая в селение отцов.
Гаджи Гусейн едва дождался ночи и принялся копать под старым карагачем. Золото было в сохранности, и Гаджи Гусейн впервые за взрослые годы заплакал и почувствовал нежность к старому ветвистому карагачу, словно к человеку.
Полтора десятка лет прожил с тех пор Гаджи Гусейн в родном селении, редко вспоминая о прошлом. И вот пришла Делишад, дочь Зейнала, и всколыхнула воспоминания.
4
Дом еще спал, и сквозь сон Саяра услышала стук. Делишад! Несясь к калитке, Саяра вспомнила, что отец настрого запрещает впускать кого бы то ни было без его разрешения. Но уже было поздно: Делишад стояла в раме калитки, и рядом с ней незнакомая белокурая женщина; обе были в прозрачных платьях, в туфлях на босу ногу.
— Идем купаться! — сказала Делишад, взяв Саяру за руку.
Саяра была не в силах противиться Делишад. Она перешагнула порог и медленно зашагала вдоль ограды, опустив глаза в землю.
— Я не должна уходить из дому... — сказала вдруг Саяра просительно и, прежде чем подруги успели опомниться, помчалась назад, нырнула в калитку.
Делишад и белокурая переглянулись и тоже повернули назад. Когда они подошли к калитке, навстречу им вышла женщина, закутанная в чадру. Только по блеску глаз, сиявших из-под темной чадры, подруги узнали Саяру.