Расссказы разных лет
Шрифт:
— Простите, я не разберу подпись, — сказала Бетта, пытаясь разобрать закорючку.
— В старости нужно носить очки, — сказал офицер.
— Может быть, вы скажете, какой вы части? — спросил Бернард: уж очень ему не хотелось расставаться с часами. Он полагал обжаловать противозаконие и вернуть свои часы обратно.
— Офицер германской армии фюрера. Надеюсь, вам этого достаточно? — строго спросил офицер.
— Да, да! — заторопилась Бетта.
— Заверните! — приказал офицер солдату.
— Слушаюсь!
Солдат стащил со стола скатерть,
«Грабители!» — подумала Бетта.
— Вы — в подведомственном мне участке, — сказал офицер. — Я скоро вернусь.
Обойдя соседние дома, они в самом деле скоро вернулись.
— Вы должны тотчас уехать отсюда! — объявил офицер.
Бетта бессильно опустилась на стул:
— Куда нам, старикам, ехать?
— Старики свыше шестидесяти лет в войне не участвуют, это закон, — пытался возразить Бернард.
— Есть приказ штаба. Вам укажут — куда. Немедленно собирайтесь! — приказал офицер.
Бетта кинулась укладывать вещи. Но что можно собрать в такую минуту? Кто эти вещи будет нести? Она? Бернард? Бетта снова бессильно опустилась на стул.
— Поторапливайтесь! Вас ждут! — сказал офицер, указывая на окно.
Бетта и Бернард выглянули на улицу. Толпа стариков и старух двигалась вдоль мостовой под охраной, словно преступники. Бетте и Бернарду стало страшно. Бетта взглянула на офицера. Лицо его было жестко. Она перевела свой взгляд на солдата. Лицо его было бесстрастно, непроницаемо, — он, видимо, привык к подобным сценам. Она поняла, что просить этих людей безнадежно.
— Пойдем, Бетта... — сказал Бернард.
Спустя час они брели в толпе, вдали от родного дома, по проселочной пыльной дороге. Они не знали, куда их ведут. Офицер и солдат сновали на мотоцикле взад и вперед, обдавая конвоируемых пылью.
— Поторапливайтесь! — покрикивал офицер. — Или попадете в концентрационный лагерь!
Его окрики не помогали. Измученные старые люди едва брели. Офицер подъехал к Бетте.
— Поторапливайтесь и вы, немецкие евреи! — крикнул он насмешливо, узнав Бетту.
Бетта видела его красное грубое лицо, холодные глаза. Он был молод.
— Есть ли у вас мать? — спросила она.
— А вам что до этого?
— Подумайте, если б она очутилась в моем положении...
— Евреи сами во всем виноваты.
Он указал рукой на поля, раскинувшиеся по обе стороны дороги, на красивую усадьбу, утопавшую в яркой зелени деревьев:
— Евреи всё это у нас, немцев, отняли.
Она всплеснула руками:
— Но ведь это принадлежит помещикам-полякам!
— Евреи всё это у нас, немцев, отняли, — повторил он упрямо. — Так нам фюрер сказал в своей книге.
— Но ведь это неправда! — вырвалось у нее.
— Хватит! — оборвал он ее грубо. — Или получите то, чего заслуживаете.
Бетта замолчала, продолжая с трудом шагать по дороге. Зной усилился, жажда томила ее.
Офицер сошел с мотоцикла размять ноги. Она увидела, что солдат отвинтил крышку
«Попросить, что ли, глоток?» — подумала она, не отрывая глаз от кружки. Она встретилась с солдатом взглядом, — он, конечно, понял, чего она хочет. Но он, как ни в чем не бывало, продолжал пить. Ей казалось, что он ей назло пьет медленно. Над ней издеваются! «Умру, но не попрошу!» — решила она.
К вечеру Бетту и Бернарда разлучили.
Старух разместили в темном сарае. Снаружи дверь охранял тот же солдат.
Бетта лежала на грязном полу. Весь день она ничего не ела, не пила. Жажда становилась невыносимой. Губы ее запеклись.
Она старалась собраться с мыслями. Что случилось за этот день? Их лишили крова, ценой всей их трудовой жизни созданного под старость. Ее разлучили с Бернардом, с которым она прожила полвека. У нее отняли подарок от сына... Бетта была раздавлена, уничтожена. Жизнь показалась ей ненужной.
Была глубокая ночь, когда Бетта услышала, как скрипнула дверь сарая. Она увидела в дверях силуэт солдата и в страхе закрыла глаза. Она услышала, как он приближался к ней. Чего ему еще от нее нужно? Разве не достаточно было издевательств за день? Солдат остановился возле нее, тронул за плечо. Она вскочила, испуганная.
— Не пугайтесь, — сказал солдат шепотом, наклонясь к ее уху. Она чувствовала, что он озирается по сторонам, хотя в сарае было темно. Затем она услышала, как он над чем-то возится, и вслед за этим забулькала вода. — Возьмите! — сказал солдат, сунув ей что-то в руку.
Бетта нащупала кружку. Вода, вода! Жажда вдруг вспыхнула с новой силой, и Бетта готова была схватить кружку, но тут же отдернула руку: разве она не дала себе клятву не брать и капли из этих подлых рук?
— Пойдите вон! — сказала она гневно.
— Возьмите, — настаивал солдат. — У меня тоже есть мать...
Она с горечью усмехнулась.
— Я видела, как вы обращаетесь с матерями.
— Это не наша вина — нас заставляют... Прошу вас, возьмите... — Он сунул ей кружку в руку. Бетта не в силах была оттолкнуть ее и жадно прильнула губами к воде. Капли воды стекали на платье. Солдат налил вторую кружку.
— Спасибо... — сказала она.
— Пейте, — шепнул солдат. — Он наклонился к Бетте. — Извините, мать, что пришлось так обойтись с вами... Я сам... — голос его стал едва слышным, — я сам... ненавижу Гитлера. — Какая-то женщина застонала в дальнем углу. Он вздрогнул. — Молчите, мать, или нам обоим не поздоровится...
Он быстро вышел, щелкнул снаружи засов.
Бетта лежала, не шевелясь. Всё было таким же, как до его прихода. Быть может, солдат вовсе не приходил сюда?. Быть может, она, изнемогая от жажды, бредит? Разве не читала она еще в школе, как в безводной пустыне, умирая от жажды, бредит путник студеным ключом? Но почему, в таком случае, она ощущает на платье капли? Нет, нет! Это не бред. Губы ее освежены водой, которую ей дал в кружке солдат.