Рассвет над морем
Шрифт:
Хохот снова покатился по толпе, но партизаны уже без приказа выстраивались в шеренгу, подгоняя друг друга, покрикивая на тех, кто замешкался. Ведь надо было еще дослушать распоряжение командира по распорядку занятий на целый день.
Отдав приказ, Котовский с Жилою возвратились в кузню.
— Ну, Степан, — заговорил Котовский, садясь на наковальню и приглашая Жилу сесть рядом, — попотел я — таки немного, но… Эх, если б был здесь сейчас с нами Ласточкин…
В это время дневной свет, проникающий сквозь двери кузни, заслонила фигура, появившаяся на пороге.
На пороге
— Дядя Григорий!
Котовский и Жила сразу вскочили.
— О! Сашко! Прибыл? Ну, что там?
Сашко стоял бледный, губы у него дрожали.
— Что с тобой, Сашко?
— Дядя Григорий, — почти прошептал Сашко, — можно вас… на минуточку?
— Срочное донесение, — догадался Жила. — Мне идти?
Отчеты после своих путешествий в Одессу Сашко всегда делал Котовскому только наедине.
— Подожди, Жила!
Котовский остановил его и сам переступил порог. Они пошли за кузню. Сашко впереди, угрюмый и растерянный, Григорий Иванович вслед за ним, встревоженный, но как будто спокойный.
— Ну, говори — что такое?
Сашко стоял перед Григорием Ивановичем, губы у него запеклись (он очень спешил и бежал, видимо, полдороги) и дрожали, из глаз катились слезы.
Связной Сашко Птаха из очередного путешествия от днестровских плавней до Одессы принес грузчику Григорию наказ Военно-революционного комитета: собрать отряд в ближайшем к Одессе пункте и ждать в скором времени вызова на удар. Одновременно Сашко Птаха принес и страшное известие: Ласточкин исчез, и до сих пор не удалось установить, где он находится.
Григорий Иванович выслушал это известие молча. Сашко Птаха, верный связной, стоял перед ним, дрожа, как в лихорадке, и по щекам его одна за другой катились слезы.
Славу Ласточкина, товарища Николая, руководителя подполья, Сашко мог сравнить разве только со славой легендарного, еще неведомого ему, но так же горячо любимого Котовского. Сашко плакал и не скрывал слез. В эту минуту Сашко впервые не стыдился того, что он только мальчик.
Григорий Иванович долго молча глядел на хлопца. Горе потрясло и его: Иван Федорович, друг, большевик, главнокомандующий восстанием — в когтях у коршунов! Нет! Этого допустить нельзя! Николай Ласточкин должен быть спасен, он должен вернуться на свое место руководителя восстания!
— Замолчи! — сказал Григорий Иванович и быстро пошел прочь.
Он пересек небольшой двор, перепрыгнул через плетень и сразу очутился на лужке; лужок в плавнях уже зеленел, первые одуванчики уже раскрыли свои солнечные венчики. Григорий Иванович пошел тропинкой, нырнул в заросли кустарника, пробрался сквозь чащу сухого прошлогоднего камыша и вышел на другой лужок. Вода кое-где хлюпала под сапогами: заводи были уже совсем близко. На этом лужке, пощипывая первые травинки, паслось десятка три лошадей из отряда днестровских партизан. Григорий Иванович присмотрелся, выбрал коня и направился к нему. Конь поглядел искоса, навострил уши, но продолжал хрустеть молодой, сочной травой. Григорий Иванович подошел вплотную — конь отступил, снова взглянул искоса, но не поднял головы. Григорий Иванович свистнул. Тогда конь сразу вскинул голову, вытянул шею
— Федь! — крикнул Котовский. — Седло!
Из зарослей ивняка выбежал парень в черной смушковой шапке и длинной белой рубахе, едва не доходившей ему до колен под короткой камизелькою [54] . Так одеваются бессарабские чабаны. Парень держал в руках седло, уздечка висела у него через плечо.
Котовский стоял, опустив голову на грудь, в тяжелой задумчивости. Чабан Федь торопливо седлал коня, крепко затягивая подпругу. Конь не давался, норовил ударить задом, отворачивал голову, вздувал живот.
54
Камизелька — меховая безрукавка.
— Ну, ну! — крикнул на него Григорий Иванович и слегка ткнул коня носком сапога в живот. Потом потрепал его по шее и двумя пальцами слегка зажал ноздри. Конь вобрал живот — подпруга затянулась.
Через лужок уже бежал Сашко. Из ивняка появился Жила.
Сашко подбежал и остановился перед Григорием Ивановичем, вопросительно глядя на него; он ждал указаний.
Жила тоже подошел и внимательно посмотрел на Котовского из-под густых бровей.
— Жила! — сказал Григорий Иванович. — Пока я не вернусь, будешь за меня. Сашко передаст тебе приказ Ревкома. Все ясно…
Григорий Иванович вдел ногу в стремя и взялся за гриву коня. Конь крутился, храпел и поглядывал искоса.
— Надолго, Григор? — спросил Жила.
Григорий Иванович помолчал.
— Не знаю, Жила. Если вдруг будет приказ выступать, примешь командование и… трогай. Я догоню.
Жила молчал, молчали и остальные. Котовский понуро глядел в землю. Вдруг он ударил себя кулаком по голове.
— Эх, Жила! — вырвался из его груди стон. — Первого нашего дружка захватили эти гады… Эх!
Он подпрыгнул на одной ноге и птицей взлетел в седло.
— Освобождать? — спросил Жила.
Григорий Иванович не ответил — это было понятно само собой. Он подобрал и натянул поводья.
Жила сказал:
— Если в Одессу, Григор, так это не дело. Кто ты есть? Партизан. Тебя убьют еще на заставе.
— Я ж без оружия… — тихо ответил Григорий Иванович. На ресницах у него дрожала слеза.
— Все равно! — упрямо повторил Жила.
— Все равно! — вскрикнул Сашко и даже прижал руки к груди. — Дядя Григорий! Поверьте мне! Не пробьетесь вы так. Я уже десять раз из Одессы бегал. Так я ж маленький, а вы… Дядя Григорий! Нельзя!
Котовский думал, опустив голову на грудь. Все ждали.
— Дело! — сказал он, наконец. — Сашко, принеси мне френч. Тот, с погонами.
Сашко сорвался с места, и его босые пятки, смоченные росяной травой, засверкали по лужку.
— Кого забрали, Григор? — тихо спросил Жила.
— Взяли, Жила, Ласточкина Николая — руководителя восстания.
— Мать моя родная!.. — Жила сбил свою солдатскую шапку на затылок.
Котовский перегнулся через шею коня и схватил Жилу за плечо. Он приблизил лицо вплотную к лицу Жилы, и глаза его вспыхнули.