Рассвет над морем
Шрифт:
Музыканты были в необыкновенной, тоже чудной, одежде, и в конце концов нельзя было разобрать — мужчины это или женщины. В коротеньких клетчатых юбочках, с голыми коленями, на икрах — белые чулки. На головах у них тоже красовалось что-то вроде дамских шляп с плюмажами и перьями.
Это был шотландский оркестр.
Сразу же за оркестром в таких же юбочках, чулочках и дамских шляпах шагали в несколько рядов солдаты с винтовками на плечо, но кверху магазинами.
Это были шотландские стрелки.
За ними, заломив синие
Это были французские матросы.
И сзади, печатая шаг высокими коваными сапогами, сверкая в пляшущем свете факелов обильным позументом везде, где только возможно этот позумент нацепить — на фуражках, куртках, штанах, — походным порядком двигались польские легионеры белого орла…
Это не был десант.
Английский адмирал Боллард и французский консул Энно вняли, наконец, мольбам командования добрармии и гетманского гарнизона, услышали молитвы одесских тузов и белоэмигрантских лидеров. Они вызвали со своих четырех кораблей весь экипаж и конвойные взводы с оркестром шотландских свирельщиков и приказали им пройти маршем по улицам города, присоединив еще и польских легионеров.
Консул Франции и английский адмирал решили хотя бы продемонстрировать вооруженную силу, авангард тех, кто должен прибыть сюда, кто будет воевать против большевиков и советской власти, — вселить страх в сердца дерзких забастовщиков.
Это еще не был десант. Но вера в десант уже воскресла в каждом контрреволюционном сердце — на всей территории притаившегося и перепуганного города.
Иностранные солдаты маршировали, иностранный оркестр играл, иностранцы уже вступили на одесский берег — и город сразу забурлил. Контрреволюционный сброд торжествовал.
— Антанта! — кричали с тротуаров. — Союзники! Долой большевиков! Долой забастовщиков!
Офицеры добрармии, гетманские сердюки, львицы уже несуществующих петербургских великосветских салонов и купчихи из разоренных замоскворецких купеческих гнезд, одесские воротилы, а за ними разнокалиберный городской обыватель бежали по тротуарам за иностранными солдатами и оголтело орали.
Некоторых солдат — шотландцев и матросов-французов затаскивали на тротуар и душили в объятиях.
Их спрашивали — когда же будет десант, сколько будет десанта, из каких он будет стран? Их расспрашивали — как там живется в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Лиссабоне и Рио-де-Жанейро? У них допытывались — почем в Марселе масло, сколько стоят яйца в Риме, какова цена на скумбрию в столице Соединенных Штатов — в Вашингтоне? Привезли ли они с собой мануфактуру и будут ли завтра продавать калоши?..
В помещении Центропрофа зажглись керосиновые лампы и свечи в канделябрах. Старейшина межпартийного совета партий экстренно созвал межпартийное совещание фракций: меньшевиков,
Большевики пришли через пять минут после открытия совещания, когда старейшина уже голосовал предложение меньшевиков.
Предложение было: забастовку прекратить.
Совещание «социалистических партий» голосовало единодушно: прекратить!
С улицы доносились звуки английского оркестра, по улицам маршировали французские солдаты, за ними походным маршем двигалась целая дивизия польских легионеров. Завтра, послезавтра самое позднее сойдет на берег Одессы иностранный десант антибольшевистской коалиции. До стачки ли тут меньшевикам?
Меньшевики, эсеры, бунд и поалей-цион здесь же, в Центропрофе, подписали соглашение с градоначальством в лице председателя думы Брайкевича.
По этому соглашению удовлетворялись два первые пункта требований стачечников: освобождение из тюрем политических заключенных и свобода слова.
Третий пункт — легализация Совета рабочих депутатов — не удовлетворялся. Третий пункт был явно большевистский.
Свобода слова тоже не распространялась на нелегальную партию большевиков. Свобода слова разрешалась только для партий, «стоящих на государственной платформе»: меньшевиков, эсеров, бунда и поалей-цион.
Из тюрем также освобождались только члены партий меньшевиков, эсеров, бунда и поалей-цион, если, паче чаяния, кто-нибудь из них туда попал.
Большевики — члены нелегальной партии, не стоявшей на платформе гетманской «державы», — из тюрем не освобождались.
Наоборот, фракция большевиков во главе с членом областкома матросом Иваном Голубничим тут же была арестована и препровождена в градоначальницкий централ — в тюрьму за Еврейским кладбищем.
Так закончилась всеобщая забастовка.
Еще ночью по требованию вооруженного пикета шотландских стрелков вынуждены были возобновить работу портовые рабочие. Заверещала сирена на катере начальника порта, загудел какой-то пароход, засвистела «кукушка» на подъездных путях…
Но света в порту еще не было. И в ночной мгле с моря, издалека, с каких-то рыбачьих шаланд, долетала грустная песня:
Плещут холодные волны, бьются о берег морской, Носятся чайки над морем, крики их полны тоской…Глава шестая
Теперь город жил прямо под открытым небом.
Всероссийское сборище белой эмиграции и одесская буржуазия ждали, не могли дождаться иностранных интервентов.