Рассвет Жатвы
Шрифт:
– Ни на кого я не нападал! – возражаю я. – Они сами набросились на мою девушку, я только вступился.
– Да какая разница? – восклицает Друзилла. – Миротворцам сопротивляться нельзя.
– Я пытаюсь показать вас в наилучшем свете, – объясняет Плутарх.
Мейсили закатывает глаза.
– Как наш магазинчик, когда мы называем черствые зефирки тягучими и потом продаем их на пенни дороже.
Я бросаю на нее хмурый взгляд, поскольку не раз покупался на эту хитрость.
– Подчеркивай плюсы, игнорируй минусы, – назидательно говорит Плутарх.
– Вместо бешеных свинят из захолустного дистрикта, которые ненавидят
– …вы становитесь четверкой приятных ребят, которые бодро выскакивают на сцену под аплодисменты своего дистрикта и рвутся принять участие в состязании! – заканчивает Плутарх.
– Да вам нужно ноги ему целовать, стоя на коленях! Может, спонсоров вы и не привлечете, но хотя бы и не отвратите. Благодаря Плутарху вы полностью преобразились! – заявляет Друзилла.
– Не мы, а Капитолий, – фыркает Мейсили. – Вы даже церемонию как следует провести не смогли, он же представил вас в выгодном свете.
– Мне нравится думать, что выиграли обе стороны, – примирительно говорит Плутарх. – И зрители ничего не заподозрили. Об этом я позаботился.
Теперь я всего лишь игрушка в руках Капитолия. Они используют меня в своих целях, а затем убьют, и правда тут абсолютно неважна. Плутарх держится дружелюбно, однако его поблажки – мое прощание с семьей, навороченные сэндвичи – всего лишь способ мной управлять, потому что со счастливыми игрушками проще иметь дело, чем с обозленными. Ради удачных кадров он готов буквально на все.
Словно в подтверждение моих мыслей дверь в вагон-гостиную распахивается, и входит Тибби с огромным тортом, на котором горят шестнадцать свечей.
Глава 4
Печь торт на день рождения у нас дома не принято. В день Жатвы это кажется просто неприличным. Ма с Сидом тоже без него обходятся, чтобы мне было не обидно. Зато она готовит на завтрак что-нибудь вкусненькое вроде кукурузного хлеба с соусом и экономит силы для новогоднего торта.
Готовиться она начинает за несколько месяцев до праздника: запасает сушеные яблоки, сорговый сироп, белую муку. Специи (имбирь, корица и все такое) стоят ужасно дорого, и ма покупает их буквально щепотками, завернутыми в крошечные бумажные кулечки в магазинчике Марчей. За пару дней до Нового года она готовит яблочный крем и печет шесть коржей, затем намазывает их яблочным кремом, пока не получится большая красивая стопка. Сверху ма оборачивает конструкцию полотенцем, чтобы торт постоял и хорошенько пропитался. За праздничным столом она наливает всем по большому стакану пахты, и мы объедаемся в свое удовольствие.
Так что стоящий передо мной торт, украшенный вычурными глазированными цветочками, совершенно неуместен. От свечей буквально разит Капитолием. И песня, которую поют миротворцы под командованием Тибби, хотя и привычна для жителей Двенадцатого, никогда не звучит в моем доме: она неуместна, как и торт.
С Днем рожденья поздравляем,Хей-хей-хей-митч дорогой!Счастья, радости желаем,Не болеть и не грустить,Веселиться,Оператор из съемочной группы Плутарха, пристроивший камеру на плечо Тибби, чтобы заснять мою реакцию, – завершающий штрих позорного провала с праздничным тортом. Ясное дело, Плутарху хотелось добиться от меня бурного восторга и транслировать его на весь Панем: смотрите, мол, как хорошо Капитолий обращается с трибутами. Смотрите, как мы снисходительны к врагам. Смотрите, насколько мы выше этих свинят из вонючих дистриктов!
Мне доводилось видеть подобные ролики, где с трибутами обращаются как с избалованными питомцами. Их приводят в порядок, кормят, всячески ласкают, и они этим упиваются, играют на руку капитолийской пропаганде. Может, спонсоров у них и прибавляется, но если они выигрывают, то дома их встречают вовсе не с распростертыми объятиями.
«Не позволяй им себя использовать, Сарши! Не позволяй им малевать плакаты твоей кровью! Если можешь, не поддавайся!»
Так-то! Вот что сказал Сарши мой отец в Доме Правосудия. Об этом напомнила мне ма, пусть даже и позволила Плутарху управлять собой и Сидом, словно марионетками. Сама спасовала, но мне велела быть сильным.
Плутарх загнал мою семью в угол, когда нам отчаянно хотелось обняться напоследок, однако сейчас ему нечего мне предложить. Я встаю, прикидывая варианты. Опрокинуть торт на пол и нахаркать на него или просто швырнуть в глупую рожу Тибби? Вместо этого я изображаю из себя Мейсили Доннер: гордо поворачиваюсь ко всем спиной и иду любоваться видом из окна.
В стекле я вижу, как сдувается Тибби.
– Ананасная начинка не нравится? – гадает он.
Я слегка качаю головой.
– Мой просчет, – говорит Плутарх. – Уносите, Тибби. Прости, Хеймитч.
Извинения от парня из Капитолия? Потом до меня доходит: это еще один способ манипулирования. Он лишь притворяется, что видит во мне человека, достойного извинений. Пропускаю мимо ушей.
Впрочем, им удалось меня зацепить. Для полного счастья мне только и не хватало напоминания Капитолия, что этот день рождения станет для меня последним. И для всех нас. И хотя мы не союзники, приятно, что никто не кричит: «Погодите, я возьму кусочек!»
После того как торт и капитолийские доброжелатели покидают салон, Плутарх продолжает:
– Итак, к делу. Помимо менторов Дистрикту-12 назначат стилиста.
– Стилист вам точно не помешает! – фыркает Друзилла, смерив оценивающим взглядом ситцевое платьице Луэллы. – Скажите честно, где вы находите себе наряды?
– Мне мама шьет, – спокойно отвечает Луэлла. – А вам кто?
Луэлла сдерживается, зато Мейсили не собирается пропускать оскорбление мимо ушей.
– Вот и я задаюсь тем же вопросом! Такое чувство, будто скрестили миротворца с канарейкой и… И получились вы.
– Что?! – Друзилла вскакивает со стула и едва не теряет равновесие из-за своих высоченных шпилек.
– Осторожнее, – с обманчивой заботой предупреждает Мейсили и наносит решающий удар: – Не лучше ли отказаться от столь опасной обуви? В вашем возрасте следует держаться поближе к земле.
Друзилла срывается с места и влепляет Мейсили пощечину, на которую та незамедлительно отвечает тем же. Вот это удар! Сбитая с ног Друзилла плюхается на стул, который я недавно освободил. Все застывают, и я гадаю, не убьют ли нас на месте.