Рассвет Жатвы
Шрифт:
– Не смейте меня трогать! – предупреждает Мейсили.
В ее лице ни кровинки, не считая отпечатка пятерни Друзиллы. Следует отдать Мейсили должное: никто не сможет использовать кадры с нею в качестве пропаганды.
– Давайте успокоимся, – предлагает Плутарх. – Сегодня был трудный день. Эмоции у всех зашкаливают…
И тут Друзилла подлетает, выхватив хлыст из-за голенища, и принимается хлестать Мейсили. Та кричит, поднимает руки, пытается закрыть голову, однако удары сыпятся градом, и она падает на пол.
– Друзилла, стой! Друзилла, завтра у нее съемки! – напоминает Плутарх.
Приходится вызвать из коридора двух миротворцев,
– Мерзкая, гадкая тварь! – рычит Друзилла. – Я тебя уничтожу! Ты у меня и до арены не доживешь!
На руках и на шее у Мейсили вздуваются рубцы, она же не обращает на них внимания. Сомневаюсь, что ее хоть раз в жизни кто пальцем тронул, не говоря уже об ударах хлыстом. Мне тоже особо не прилетало, не считая подзатыльников от ма, но больше для острастки. Мейсили медленно поднимается с пола, опираясь на стену.
– Серьезно? Как? Ты ведь даже не распорядитель Игр. И не стилист. Ты – никто, дешевая эскортница в самом дрянном дистрикте Панема, которая держится за свое место из последних сил!
Ей удается задеть Друзиллу за живое – на ее лице мелькает страх.
– Зато тебя ждет кровавая и мучительная смерть! – находится она.
Мейсили горько усмехается.
– И правда. Какое мне дело до твоих слов? Разумеется, если я не стану победителем. И даже тогда… Как думаешь, кто будет популярнее – победитель Квартальной Бойни или ты?
– Надеюсь, ты выживешь, – мерзко ухмыляется Друзилла. – Знала бы ты, что тогда тебя ждет! – И она хромает к двери.
– Помню, у моей бабушки была такая же кофта, как у тебя, но мы не разрешали ей выходить за порог в таком виде, – говорит Мейсили.
Друзилла пытается уйти с достойным видом, хоть и явно задета.
Все долго молчат, потом Плутарх говорит:
– Может, Друзилла и кажется вам вздорной, но хватка у нее что надо. Ментора из своего дистрикта у вас нет. Стилиста не заботит ничего, кроме вашего внешнего вида. Может, оно и нечестно, только Друзилла может оказаться самым лучшим блюстителем ваших интересов в Капитолии. Поразмыслите об этом на досуге, прежде чем сжигать последний мост. – И он уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Ты как? – спрашиваю я у Мейсили.
– Лучше всех. – Она осторожно касается рубцов, на ее глазах выступают слезы.
Я невольно восхищаюсь тем, как она дала отпор Друзилле. Пусть Мейсили и богачка, и гораздо выше всех нас по положению, она и не думает подлизываться к жителям Капитолия.
– Когда принесли праздничный торт, я пытался показать характер, и тут ты накинулась на нее, словно дикая кошка!
Мейсили слабо улыбается.
– В вопросах стиля я придерживаюсь строгих взглядов.
– Оно и видно, – кивает Луэлла.
– Давно пора кому-нибудь сообщить нашей мисс Неотразимость, что она выглядит отвратно, – продолжает Мейсили. – А ты смотришься что надо, Луэлла. Твоя мама сшила красивое платье.
Девочки смерили друг друга взглядами. Похоже, лед понемногу тает.
– Я тоже так думаю, – отвечает Луэлла.
Нас окликает женщина-миротворец, и мы идем через весь поезд в отсек с двумя парами кроватей, встроенными в стены одна над другой. За внутренней дверью – маленький санузел с унитазом и раковиной.
– В уборной есть зубные щетки и полотенца, каждому положена отдельная кровать.
Она ждет, словно надеясь услышать благодарности, но единственная кто откликается – Мейсили.
– Тут воняет вареной капустой.
– Когда-то мы вообще перевозили трибутов в вагонах
На подушках лежат пижамы, мы разбираем их, найдя свой размер, по очереди посещаем санузел и ложимся на встроенные кровати. Шторы на окнах автоматически опускаются, лампочки над дверью тускнеют, оставляя нас в полумраке. Судя по храпу, Вайет засыпает почти сразу, и Луэлла тоже. Мейсили сидит на верхней койке напротив меня, прикладывая к рубцам мокрую тряпку. Я лежу на спине, уставившись в потолок, и пытаюсь осмыслить события дня.
Сжимаю огниво, висящее у меня на шее. Перед мысленным взором вновь возникает Ленор Дав, промокшая насквозь и рыдающая посреди бури, и сердце вновь начинает щемить. Я зажмуриваю глаза и мысленно тянусь к ней, преодолевая многие мили и зная, что она тоже тянется мне навстречу. Слышу ее голос, поющий куплет из песни, в честь героини которой ее и назвали.
Вглубь той тьмы смотрел я долго, удивлялся и страшился,Грезил дерзко о запретном, что заказано всем смертным;Но безмолвью не мешало ровным счетом ничего,Кроме слова, только слова тихим голосом: «Ленор?»Я знаю каждое слово – в прошлом декабре затвердил ее наизусть, ко дню рождения Ленор Дав. Это было несложно, учитывая, какая песня прилипчивая – постоянно звучит в голове, хочешь ты того или нет. Мелодия завораживает своим ритмом, рифмами и повторами, не дает тебе остановиться и в то же время рассказывает захватывающую историю. Я пропел ее Ленор Дав в старом домике у озера, сидя у огня. Мы жарили черствые зефирки и прогуливали школу, за что нам обоим потом нещадно влетело. Она сказала, что это самый лучший подарок в ее жизни…
Так шепнул я, и обратно эхо принесло: «Ленор!»– Что это?
Пытаюсь не обращать на Мейсили внимания.
Эхо, больше ничего.– Что у тебя на шее?
Связь обрывается, Ленор Дав исчезает. Мейсили таращится на меня в темноте широко раскрытыми глазами.
– Подарок на день рождения. От моей девушки.
– Можно взглянуть? Я коллекционирую драгоценности.
В Дистрикте-12 такое услышишь нечасто, мистер Доннер избаловал своих дочек до безобразия. Ленор Дав рассказывала, что на тринадцатилетие он подарил им брошки из чистого золота, когда-то принадлежавшие его матери. Они сделаны в форме птиц, которых так любят в семье моей девушки, – их изготовил Тэм Янтарь более тридцати лет назад. Сам я брошек не видел, только знаю, что Мерили досталась колибри, а Мейсили – сойка-пересмешница. Говорят, Мерили хватило пяти минут, чтобы уронить свою в колодец, а Мейсили свою забраковала, заявив, что сойка-пересмешница – гадкая птица и почему бы Тэму Янтарю не расплавить ее и не сделать что-нибудь посимпатичнее, вроде бабочки? Когда тот отказался, она засунула брошку в дальний ящик стола и с тех пор больше не носила.