Рассвет Жатвы
Шрифт:
До этого Луэлла пыталась держать себя в руках, теперь же перепуганно смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Я кладу руку ей на плечо, чтобы поддержать, однако прикосновение холодного металла к коже заставляет ее вскрикнуть, словно зверька, попавшего в западню. От этого звука наши семьи бросаются к нам в надежде помочь.
Их сдерживают миротворцы, и тут вмешивается Плутарх.
– Не хочу показаться занудой, Друзилла, но у меня и правда не хватает кадров для обзора. Можно еще немного поснимать?
– Нужно. Только если
– С меня причитается! – Плутарх быстро осматривает наши семьи и указывает на меня и Луэллу. – Оставьте мне этих двоих.
Миротворцы уводят Мейсили с Вайетом в Дом Правосудия, отгоняя их родных дубинками, когда те бросаются следом. Каким-то чудом Мерили удается проскользнуть мимо них, и на краткий миг близнецы Доннер становятся одним целым, обнимая друг друга за шеи, прижимаясь лбами и носами. Миротворцы разрывают это зеркальное отражение надвое. Я вижу, как Вайет бросает последний взгляд на рыдающую женщину из семейства Келлоу и заходит в дверь.
Мы с Луэллой бросаемся к своим родным, но Плутарх нас останавливает:
– Давайте поснимаем.
Команда расчищает от конфетти участок перед магазинчиками. Оператор устанавливает камеру, Плутарх расставляет возле пекарни родителей Луэллы, полдюжины ее братьев и сестер.
– Погодите, если вы были на Жатве, то не лезьте в кадр. – Двое ребят выходят из зоны действия камеры. – Хорошо, очень хорошо, – одобряет Плутарх. – Теперь мне нужно, чтобы вы отреагировали точно так же, как в тот момент, когда услышали, что называют имя Луэллы. Раз, два, три – поехали!
Семейство Маккой смотрит на него, оцепенев.
– Стоп! – Плутарх подходит к Маккоям. – Простите. Очевидно, я неясно выразился. Когда вы услышали, как вызывают Луэллу, это стало для вас огромным потрясением, верно? «О нет!» Может, вы ахнули или выкрикнули ее имя. В любом случае вы как-то отреагировали. И теперь мне нужно, чтобы вы повторили то же самое на камеру, понятно? – Он отходит. – Итак, раз, два, три, камера, мотор!
Пожалуй, лица у Маккоев были все такие же каменные, если не хуже. Смущением тут и не пахнет: это безоговорочный отказ устраивать шоу для Капитолия.
– Стоп. – Плутарх трет глаз и вздыхает. – Отведи девчонку к поезду.
Миротворцы тащат Луэллу в Дом Правосудия, и тут Маккои наконец ломаются, в отчаянии кричат ее имя. Плутарх жестами велит своей команде заснять их реакцию. Когда до Маккоев доходит, что он записал их страдания на камеру, они впадают в ярость, однако миротворцы просто вытесняют их с площади.
Плутарх поворачивается к ма с Сидом.
– Послушайте, я понимаю, как вам нелегко, но уверен, что мы сможем друг другу помочь. Выдадите приемлемую реакцию – получите минутку с Хеймитчем. Все ясно?
Взгляд Сида невольно устремляется на небо – звучит низкий раскат грома, словно в предостережение. Я смотрю на бледное лицо ма, на дрожащие
– Не надо, ма!
– Нет уж, – перебивает меня она, – я это сделаю. Мы оба сделаем, как вы скажете, если дадите нам обняться в последний раз.
– Договорились. – Плутарх ставит их бок о бок, ма встает позади Сида и обхватывает его руками. – Хорошо, мне нравится. Итак, сейчас середина Жатвы, Друзилла отбирает юношей. Она только что сказала: «Хеймитч Эбернети». Раз, два, три, камера, мотор!
Ма ахает, Сид оборачивается к ней с растерянным видом, как наверняка поступил и в тот самый миг на Жатве.
– Снято! Это было бесподобно. Давайте попробуем еще раз, только теперь ахнете чуточку громче, ладно? Итак, три, два, раз…
Увы, одним разом не обходится. Плутарх требует все более эффектных реакций: «Крикните его имя!», «Спрячь лицо матери в подол!», «Попробуй расплакаться!», пока Сид на самом деле не ревет в голос, а ма уже на грани обморока.
– Прекратите! – взрываюсь я. – Хватит! Вы и так достаточно сняли!
Рация у него на поясе трещит, раздается нетерпеливый голос Друзиллы.
– Где ты, Плутарх?
– Уже закругляюсь. Будем через пять минут. – Плутарх машет ма и Сиду, они бросаются ко мне. – Даю вам две!
Я стискиваю их в объятиях изо всех сил – все-таки в последний раз, при этом времени даром не теряю, ведь семейка у нас бережливая.
– Берите!
Я высыпаю им содержимое карманов: деньги и арахис – матери, нож и пакетик с мармеладками – в руки Сида. Завещаю им остатки моей жизни в Двенадцатом.
Сид поднимает пакетик.
– Для Ленор Дав?
– Проследишь, чтобы она их получила?
Голос Сида охрип от слез, но звучит решительно.
– Получит, обещаю.
– Знаю. Ведь я всегда могу на тебя положиться! – Я опускаюсь на колени перед братишкой и протягиваю ему рукав, чтобы вытер нос, как в детстве. – Теперь ты единственный мужчина в доме. Будь на твоем месте другой мальчишка, я бы волновался, но насчет тебя уверен: ты справишься. – Сид качает головой. – Ты в два раза меня умнее и в десять раз храбрее! Ты справишься. Ладно? Ладно? – Он кивает, и я ерошу ему волосы, встаю с колен и обнимаю мать. – Ты тоже, ма.
– Люблю тебя, сын, – шепчет она.
– И я тебя люблю.
Сквозь треск рации Плутарха доносится нетерпеливый голос Друзиллы:
– Плутарх! Не думай, что не уеду без тебя!
– Пора, ребята, – говорит Плутарх. – Друзилла никого не ждет.
Миротворцы направляются к нам, собираясь разлучить, однако ма с Сидом держат меня крепко.
– Помнишь, что отец сказал дочке Виткома? – выпаливает ма. – Это и к тебе относится!
Я мысленно переношусь в Дом Правосудия, к рыдающей девочке и тошнотворному запаху гниющих цветов, заполонившему все помещение. Па разговаривает с Сарши и наказывает ей: «Не позволяй им себя использовать, Сарши. Не смей…»