Рассвет
Шрифт:
— Я найду время и для ребенка, и для занятий. Да, мы все слышали о ваших замечательных успехах. Ваши родители говорили нам.
Френсис издал медицинский справочник, который имел успех. Лаура почувствовала, что она похвалила его как-то снисходительно, словно школьника, который принес хорошую отметку, и, покраснев, добавила:
— Мы здесь всегда знали, что вы прославитесь.
— Спасибо, — ответил он просто и встал. — Ну, я ухожу. Молодым матерям нужен покой.
«Молодым матерям»? А его Изабелла — тоже молодая мать? Наверное, нет. Не
— Моя мать хочет продать дом и уехать на Запад. У нее там много родственников.
— Да, смерть вашего отца — потрясение для нее и для вас. Спасибо, что навестили меня в такие тяжелые для вас дни.
— Мне хотелось это сделать. Я думал о том, что мой отец был бы рад увидеть этого ребенка. Он умер за два часа до его рождения.
Френсис закрыл за собой дверь, и его шаги гулко прозвучали в коридоре. Лаура почувствовала комок в горле, — подступающий ком сожаления и боли. «Да, Френсис, ребенок мог бы быть внуком твоего отца… Не странно ли, Френсис, что я лежу в этой палате, а внизу в детской комнате лежит ребенок Бэда Райса, — и это случилось по твоей вине, Френсис!»
Через день она вернулась домой. Какие пустяки сохраняются в памяти! Когда Тома привезли из больницы, Бэтти Ли приготовила жареных цыплят и песочное печенье, а Бэд встретил сына в детской с большим игрушечным медвежонком-пандой в руках.
— Боже, — сказала Лилиан, — это игрушка, по крайней мере, для пятилетнего.
Тетушки уезжали, предоставив дом молодой семье. Бэд так хорошо справлялся с делом, что они могли, наконец, уйти на покой.
— Я собираюсь путешествовать, посмотреть разные страны, — говорила Лилиан, — ну, а Сесилия — у нее другие планы.
Сесилия познакомилась с отставным капитаном, интересным мужчиной, который ухаживал за ней.
Итак, для Лауры Райс наступила новая взрослая жизнь, с ответственностью за мужа, ребенка и совершенствованием в своей профессии учительницы музыки.
Когда во второй половине дня приходили ученики, за Томом присматривала Бетти Ли; сидела она с ним и тогда, когда Бэд и Лаура уходили на вечеринки.
Бэд любил показаться на людях с красавицей-женой, одетой в модные платья. Он любил компании, ему было приятно, что Лаурой все восхищались. Они вели такую насыщенную жизнь, что в первые годы Лауре некогда было заняться самоанализом и подумать, есть ли у нее с Бэдом подлинная супружеская совместимость.
Они спали на широкой супружеской кровати с белым кружевным балдахином, в комнате с веселыми обоями с цветочным узором. Бэд превосходно знал науку наслаждения, и Лаура повиновалась ему. Он умел целовать долгим, влажным поцелуем, не отрываясь от ее губ, когда тела уже сплетались пылко и неистово. Знал, когда достигнута вершина сладострастных утех и пора прервать соединение. Его руки ласкали ее умело и нежно, и она
Эти минуты взывали ощущение счастья и единства, бездумного, безрассудного упоения, которое взмывало высокой волной.
Компания Пайге-Райса процветала, Бэд трудился и проявлял недюжинные деловые качества. Росло число учеников Лауры, дом звенел музыкой. И был еще Том, чудесный Том.
— Он — портрет твоего отца, — говорили Лауре тетки в отсутствие Бэда. «Черноволосый ирландец», такой эмоциональный, и эти шелковистые волосы, черные как смоль.
Мальчик был любимцем Бэда. «Папин сын», — гордо называл его Бэд, когда Том подрос и стал следовать за ним по пятам, и в столярной, и в слесарной мастерской отца.
Но он был и маминым сыночком, и, забравшись на колени Лауры, жадно слушал сказки про Винни-Пуха. Он нежно ласкался к матери и вовсе не ревновал ее к новорожденному братику.
— Какой он добрый и чуткий! — говорила Лаура, когда Том озабоченно спрашивал ее:
— Наверное, Тимми надо полечить в больнице? Он все болеет.
Хорошенький светловолосый Тимми действительно болел с того самого момента, как его принесли домой из больницы. Он плакал по ночам, Лаура и Бэд часами сидели у его кроватки. Раз за разом он простужался, мучительно кашлял, хрипел, задыхался.
— Я же тебе говорил, что женщина-врач — это не врач. Как ты могла положиться на нее! — возмущенно кричал Бэд.
Лаура не отвечала, она знала, что мужчины слабодушны и рады на кого-то взвалить вину.
Врача переменили. Потом еще и еще, и ни один из них ничем не помог. Одни говорили, что у ребенка колики, другие считали, что у него аллергия. В полтора года Тимми уже дважды перенес пневмонию. А в это время Том в джинсах и ковбойке ходил в школу и был лучшим спортсменом в классе. Контраст был разительным.
— Неужели в мире нет врача, который понял бы, что такое с нашим Тимми? — в отчаянии взывала Лаура.
Но однажды ясным зимним днем они с ребенком поехали в больницу, где нашли такого врача. Он был полон сочувствия, но говорил напрямик, — Лаура и просила не скрывать от нее правды.
— Цистофиброз, — сказал он. — Фатальная болезнь. При тщательном уходе пациент может дожить до двадцати, но… — Он замолк, глядя на Бэда, еле сдерживающего рыдания, и Лауру, которую била дрожь.
Она справилась с собой и мягко сказала:
— Может быть, мы не должны были добиваться от вас правды.
Доктор ответил сочувственно:
— Не знаю. Но, наверное, хуже всего пребывать в неизвестности.
Оцепеневшие от горя родители выслушали многочисленные инструкции и взяли своего крошку, завернув его в голубое одеяло, на котором тетя Сесилия любовно вышила белых кроликов.
«Так началась новая, омраченная зловещим предсказанием жизнь», — вспоминала Лаура, лежа на софе и слушая монотонный шум дождя за окном.