Рассветный шквал
Шрифт:
Любопытно, как обстоят дела со взаимовыручкой у перворожденных? Почему-то нутряное чутье подсказывало мне, что не лучше. Надо будет как-нибудь на привале расспросить Мак Кехту о легендах и преданиях ее народа. Если гордая сида согласится поведать сокровенные истории одному из грязных салэх.
Вот такие невеселые мысли ворочались в моей голове, пока руки делали дело. А именно – рыли яму. Лопаты я с собой не прихватил – ну, не подумал старый дурень, что кого-то из спутников хоронить придется. Поэтому копать пришлось топориком, хоть сердце кровью обливалось – славное лезвие, тупить о щебень непорядок.
Пришла пора укладывать тело. Дно погребальной ямы арданы обычно устилают цветами или душистыми травами. Где добыть и то и другое посреди дикого леса осенью? Я решил, что срезанные листья папоротника с успехом заменят цветочное ложе. В конце концов, не должен Желвак обидеться. Для меня он такого не сделал бы.
Умостив мертвеца, как положено, я быстро закидал яму рыхлой землей, утрамбовал маленько, рассыпал принесенные загодя древесные угли.
Вот и все.
Не худо бы какую-нибудь молитву Сущему Вовне вознести, да позабыл я их все. К тому же арданы восславляют Пастыря Оленей и молитвы возносят именно ему. И хотя разумом я понимал, что это всего лишь ипостась Сущего Вовне, другое имя, душа противилась, словно понуждаемая совершать богохульство.
Лучше постоять, закрыв глаза, и помолчать. Поразмышлять о скоротечности земной жизни, отягченной бременем грехов.
Громко хрустнула сухая веточка под чьей-то ногой, отвлекая меня от раздумий. Гелка? С нее станется ослушаться моего запрета и прийти просто проверить – все ли в порядке. Видно, показалось, что я слишком долго копаюсь.
Я открыл глаза... и остолбенел.
Вот так и начинаешь серьезнее относиться к таким выражениям, как «челюсть отвисла». Раньше я не верил, что это возможно. Не верил, пока не ощутил безвольно открывающийся рот. Прямо на меня из лесной чащи пер тролль.
Высоченный – стоп десять, не меньше, росту. Впереди противно колышется жирное пузо, покрытое грязно-серой короткой шерстью. Покатые плечи увенчаны неожиданно маленькой головкой с лягушачьим ртом и единственным глазом посреди лба. Короткие руки (или лапы?), вряд ли способные обхватить брюхо, забавно покачивались в такт шагам кривых, большестопых ног.
Забавно?
Это, наверное, не я подумал, а какой-то другой Молчун, храбрый и хладнокровный. Я-то ничего веселого или любопытного в приближающемся чудовище не находил.
В охотничьих байках, коих наслушался я за свою жизнь великое множество, ничего про кровожадность троллей не упоминалось, но не говорили они также о добродушии или любви к людскому племени. Да откуда там любовь? Глянешь и сразу ясно: если какая и есть, так только к мясу человеческому.
Я серьезно подумывал о том, чтоб задать стрекача через кусты. И рванул бы куда глаза глядят, когда бы не предательская слабость в коленках – шагу не шагнуть. Об обороне
Тролль остановился, сложил лапы на груди. Только теперь я заметил его спутника.
Это еще что за чудо?
С виду человекообразное. Ростом чуть пониже меня будет. Колтун серых – не разбери-поймешь какой масти были раньше – волос, борода до половины груди, все тело обмотано обрывками бурых и черных шкур.
Лесовик?
В них я не верил, как не верил в бэньши, анку, водяного деда и, до сегодняшнего дня, в троллей.
Лесовик не лесовик, а существо, знакомое с оружием. В левой руке лохматое чудо держало дротик наконечником вниз, к земле. Такие же точно я видел у перворожденных из отряда Мак Кехты.
Незваные пришельцы молча рассматривали меня. Ну-ну, что интересного нашли? За одно то спасибо, что сразу сожрать не норовят.
Эх, попытаться бы собрать Силу... Но первая, несмелая, попытка ясно дала понять – сегодня не мой день. Нечего и думать о сосредоточении и концентрации, когда снеговой ком тает под ложечкой, а сердце готово выпрыгнуть, проломив ребра.
Тогда, со стуканцом, все было по-другому. Испуг испугу рознь. Один дает силы горы своротить голыми ладонями, а другой – лишает воли, парализует.
Тролль издал протяжный стон, перешедший в неприятное бульканье, а затем неожиданно чистым голосом – так мог бы говорить проповедник или, на худой конец, странствующий сказитель – пропел:
– Не бойся, человек!
От неожиданности я тряхнул головой и, кажется, «экнул», как баран.
– Не бойся, – повторил тролль. – Тебе ничего не угрожает.
Я вновь не нашел достойного ответа и лишь пожал плечами.
– И твоим спутницам тоже, – добавила серая махина, а лохматый сделал полшага вперед, пристально шаря взглядом по моему лицу.
– Что... что вам нужно? – жалко проблеял я.
Голос совершенно не слушался. Если тролль знает, что я не один, да еще не со спутниками, а со спутницами, сколько же они следили за нами, оставаясь незамеченными? Стало быть, хрустнувший сучок – не случайность, а знак нарочно для меня, чтобы не напугать? Это обнадеживает.
– Я хотел бы... – начал тролль, но его спутник снова шагнул вперед:
– Молчун?
Загрызи меня стрыгай, я узнал этот голос!
Как же давно это было!
Ночь. Мороз. Треск прогоревших поленьев в остатках костров. В воздухе – острый запах гари и свежепролитой крови. И пропитанный горечью хриплый голос:
– Врачуешь ли ты раны души, Молчун? Сегодня я убил родного брата.
Быть того не может!!!
Человек не способен выжить в лесу в разгар морозов, какие обрушились на холмы в предбеллентейдовские дни. Не морочат ли мне голову неким наваждением?
Черты лица замершего предо мной лесовика-лохмача казались смутно знакомыми. Вот если бы не спутанная, наполовину седая борода, скрывающая губы и подбородок... А еще пару лун нечесанные патлы легли на лоб и брови.
А вот глаза те же. Серые, упрямые и решительные, перед которыми заробел Лох Белах, со всем своим воинством. Вернее, глаз. Один. Правый. Потому что левое веко набрякло синюшной, нездоровой припухлостью и тяжело свисало вниз, давая разглядеть между сблизившимися ресницами лишь узкую полоску белка.