Ратное поле
Шрифт:
Его догадка была справедлива. Дивизия отрезала отход некоторым частям противника, и они, конечно, попытаются прорваться. А тогда им понадобится мост.
Янкелевич понимал: в привычном споре хлопцы лихорадочно ищут выход. Если б хоть темноты дождаться. Но стоял холодноватый осенний полдень, а с десантом приказано связаться к исходу дня.
Слушая предложения связистов, лейтенант молча наблюдал за разрывами мин. Видать, у противника их большой запас. Мины взрывались полукольцом у моста, осколки вместе с мелкими камнями часто свистели над головами. Вначале взрывы казались беспорядочными. Но потом Янкелевич уловил в их чередовании
– Смотри - налет через каждые 20-30 секунд.
Иван вопросительно поднял глаза: «Ну и что?» Но вот лицо его озарилось догадкой…
– До войны стометровку я пробегал за пятнадцать секунд!
– с жаром зашептал помкомвзвода.- Не рекорд, конечно, но попробовать можно. Мост имеет метров тридцать, да до него полсотни…
Связисты придвинулись поближе, и лейтенант изложил замысел. Двадцати секунд, если брать самый короткий промежуток между взрывами, должно хватить, чтобы преодолеть если не весь мост, то хотя бы его «мокрую» часть над водой.
– Но ведь мы с «катухой»,- Крамаренко указал на кабель.- Ее на полной скорости не раскрутить…
Янкелевич подумал, оглядел каждого из связистов.
– Значит, так… Я бегу впереди с телефонным аппаратом, рядом со мной, вплотную к правой стороне моста,- Крамаренко с «катухой». Правая рука занесена за перила и быстро разматывает кабель. Олейник подхватывает его и через каждые пять-шесть метров цепляет к кабелю камни-грузила,- лейтенант нащупал рукой один из таких камней, килограмма три весом, обмотал его обрывком провода и быстро сделал петлю.- Слесаренко бежит следом и подает камни. Задача ясна?
– А я?
– спросил Давыденко.
– Замыкающим… Если заденет кого, быстро на его место.
Еще раз сверили по секундной стрелке интервалы между разрывами. Они не изменились. Подобрали с десяток увесистых булыжников для грузил, обмотали их проволокой, сделали петли, распределили между собой снаряжение.
– Приготовились!
Янкелевич поднял руку. Недалеко от моста раздались взрывы. Не успели осесть пыль и дым, как связисты рванулись вперед.
Они не слышали топота своих сапог по настилу моста, шума реки под ними. Кабель невидимой нитью падал в бурный поток, камни почти неслышно плюхались в воду. Она подхватывала их, но отнести далеко не успевала - кабель цеплялся за каменистые выступы и ложился на дно.
Над головами раздался пронзительный свист мины. Связистов как ветром сдуло вниз: конец моста упирался в крутой берег. Лишь замыкающий Давыденко угодил в воду. Его сразу подхватил Олейник.
– Ух, и холодная!
– Давыденко скинул полные ледяной воды сапоги.
– Кажется, пронесло!
– повеселел лейтенант. Потом добавил с тревогой: - Неужели заметили, гады?
Минуты три, нарушив всякие интервалы, бушевал шквал огня. Взрывы плясали на двух берегах, но не задевали моста, под которым укрылись связисты. Потом все стихло. Олейник подергал кабель: нет ли обрыва? Провод лежал хорошо, можно подключать аппарат.
Через полчаса телефонная связь с десантом была установлена. На наш берег десантники
КАК СЕРЖАНТ СМИРНОВ НА ФРОНТ БЕЖАЛ
Парня встретила славная
Фронтовая семья.
М. Исаковский
Лучше всего эту историю передать устами самого сержанта Смирнова. Так, как он рассказывал ее нам в полку…
– Выписали меня из тылового госпиталя после лечения, вручили предписание явиться в запасной полк. Врач-старичок (сестра рассказывала: два его сына погибли на фронте) напоследок пощупал лиловые рубцы от осколков, подбодрил: «Через недельку-другую синюшник пройдет и рубчики разгладятся. Для войны, сержант, ты годен».
Раз годен, думаю, так что же мне по тылам слоняться? Да и заикнулся насчет родного полка, который как раз со Вторым Украинским фронтом выходил на венгерские равнины. Врач поднял на меня усталые глаза и говорит:
– Не положено, сержант. Для солдата каждый полк - родной. Если начнем мы прямо в полки и дивизии давать предписания, вы же все дороги забьете…
Что верно, то верно: каждый фронтовик после ранения норовит возвратиться в свою боевую семью. А я и подавно. Шутка ли: со своим 229-м гвардейским стрелковым шел от Волги, почти вышел к государственным границам родной державы. И тут меня горячим осколком… Высотку мы брали. А она вся в дзотах, огневых точках. Я отделению командую: «За Родину! За партию! Вперед!» И сам, конечно, показываю пример. Тут-то снаряд и брызнул осколками.
Потом, уже в медсанбате, узнал: высотку мы взяли, меня даже к ордену представили. Гуляет где-то по штабам мой орден. Может, и в госпиталь придет. А меня и след простыл.
Вышел я из госпитальных ворот, забросил за спину «сидорок» с трехдневным сухим пайком и сменой белья и думаю: как же дальше быть? Запасной полк по левую руку, дорога ведет прямо в тыл. По правую руку фанерные стрелки указывают: столько-то километров до Берлина, Будапешта, Вены и других ближних европейских столиц.
Дело было под вечер, солнце спряталось за огромную тяжелую тучу. Смотрю на нее и думаю: где-то мои однополчане? Небось, фашистского зверя в его берлоге бьют. В воздухе уже победой пахнет! И так явственно услышал я тот запах, что, кажется, пешком пошел бы к своим!
Вдруг слышу за спиной:
– Куда, служивый, путь-дорогу держишь? Решаешь, куда лучше повернуть: на фронт или в тыл?
Я прямо- таки онемел. Смотрю, пожилой старшина глядит на меня. Глаза у него веселые, понимающие.
– Ну как, угадал?
– смеется.- Потому что сам такое пережил. У фронтовика после госпиталя все мысли о том, как в свою часть попасть.
Тут я и решил: семь бед - один ответ. Дальше фронта не пошлют, меньше винтовки не дадут. Прикинул: до линии фронта верст триста с гаком. А там выйти бы только на свою гвардейскую дивизию. Там я, почитай, дома. Там в обиду не дадут, мое командование направит куда нужно бумагу: так, мол, и так, сержант Смирнов Дим Димыч снова воюет: просим не считать его без вести пропавшим.