Равная солнцу

Амирезвани Анита

— Она вытолкнула меня из носилок. Она не позволила мне попытаться спасти ее!

Ангелица парит надо мной, и я чувствую, как меня накрывает райское объятье.

— Дитя мое, — говорит она, — разве ты не видишь? Она вытолкнула тебя, чтобы ты не пострадал. Она тебя тоже любила.

Хвала Богу! Пери тоже меня любила. Слезы текут из моих глаз. Я вытаскиваю платок, чтоб отереть их. От него пахнет сосной — это ее запах, и больше мне его не услышать. Я рыдаю так громко, что весь кабак замолкает и мои собутыльники сбиваются вокруг меня, спрашивая, что меня так печалит. Я объясняю,

что потерял сокровище среди женщин, и все они рыдают со мной, а кто бы не зарыдал? Матери, сестры, жены и дочери — все мы теряли кого-то.

Рано утром я просыпаюсь на драной подушке, и голова теперь пылает. Волосы слиплись от крови. Все остальные исчезли, а с ними, разумеется, и мой кошелек. Минуту я лежу там, соображая, могу ли встать и не грохнуться обратно, и тут вспоминаю пугливую служанку и ее рассказ о том, что стало с Пери. О, моя прекрасная госпожа! О, мое разорванное сердце!

Шатаясь, я встаю, нахожу опору и выбираюсь на мороз, к дворцу. Тюрбан мой украден, а с ним и теплый верхний халат, но эти добрые люди не желали мне замерзнуть до смерти и оставили сапоги. Густой белый снег укрывал землю. Я спешил по промерзшим улицам. Добравшись до своей комнаты, я открываю дверь и с удивлением вижу, что Баламани уже исчез, а на моей постели скорчилась маленькая фигурка. Это Масуд Али. Он просыпается, бросается ко мне, обхватывает меня руками и начинает реветь — его маленькое личико искажено горем. Мне становится нестерпимо жаль, что я не был тут, чтоб успокоить его.

— Дитя мое, дитя мое! — сказал я. — Ну не глотай столько печали сразу.

— Что с нами будет? — спрашивал он между всхлипами. — Куда мы пойдем?

У меня не было ответа.

— Кто возьмет нас теперь на службу?

— Ее матушка, — ответил я наобум, стараясь успокоить его.

Он заревел еще пронзительнее:

— Она тоже убита!

Меня словно самого ударили мечом. Неудивительно, что мальчишка-посыльный так и не вернулся.

— Да защитит нас Бог! Старую женщину?

Масуд Али зарыдал просто отчаянно:

— И маленького тоже убили!

— Кого?

— Шоджу!

Во имя Всевышнего, они даже младенца не пощадили. Бедная Махасти! Пери предлагала отослать ребенка из дворца для его безопасности, но Махасти отказалась.

— Не горюй, — сказал я. Я пытался говорить спокойно и унять бедного мальчишку, трясущегося от страха. — Мы найдем нового покровителя, обещаю тебе.

— Царевна была так добра… — всхлипывал он. — Кто теперь будет заботиться обо мне?

— Я, — ответил я. — Я обещал всегда быть добрым к тебе. Теперь давай спи, а со всем остальным разберемся завтра.

Я отнес его на свой тюфяк, укрыл его и держал его маленькую руку, пока он не уснул. Сидя и слушая дыхание Масуда Али, глядя на его приоткрытый рот, на белеющие на щеках потеки высохших слез, я понимал, почему он так напуган. Мы были самыми доверенными слугами царевны, впавшей в величайшую немилость. А если новый шах сочтет нас предателями? Мы не могли этого предугадать. Наше выживание зависело от того, будем ли мы выглядеть кроткими и бессильными, но что, если Мохаммад и его жена решат иначе?

Смерть моего отца вспомнилась мне так ярко, будто

случилась только что. Я снова стал слугой того, чья звезда обрушилась в холодный океан. Мое сердце вновь было разорвано, и я плакал так, словно опять был юн и понимал, что остаток жизни проживу в одиночестве.

ГЛАВА 9

ХЛЕБ И СОЛЬ

Ферейдун связал Зоххака по рукам и ногам, швырнул на осла и погнал того к подножию горы Дамаванд. Он собирался убить Зоххака там, но ангел удержал его руку. Вместо этого Ферейдун поднялся на гору, где нашел просторную пещеру, уставленную валунами. Сбросив Зоххака со спины, он выбрал самый высокий камень, швырнул Зоххака на него и вбил гвозди в его руки и ноги, пока Зоххак не растянулся посреди пещеры.

Думаю, что Зоххак не умер. Он и его змеи замерли навечно, дожидаясь, когда силы зла снова пойдут в наступление.

Когда Масуд Али уснул, я вымылся в хаммаме, переоделся в черную рубаху и шаровары, надел черный халат и повязал черно-коричневый кушак. Потом отправился к дому Пери у врат Али-Капу. Голова моя гудела от всех излишеств прошлой ночи, а рана на виске вспухла. Азар-хатун отворила мне дверь в черной траурной одежде, глаза ее покраснели от рыданий.

— Ищу убежища во всемогущем Боге. — Голос ее дрожал. Слеза скатилась по ее щеке и смочила родинку.

— Увы, — сказал я, входя. — Что еще можно сказать?

Мы прошли в бируни Пери, просторный и пустой. Жесткий белый свет лился из окон, заставляя щуриться. Некоторые из девушек Пери бродили по комнатам словно привидения, не находящие упокоения.

— Как можно ожидать, что женщина способна служить такому жестокому двору? — спросила Азар; она казалась такой измученной, будто получила рану. Лицо ее сморщилось, она приникла ко мне и заплакала.

Услышав позади шаги, мы обернулись и увидели Марьям, словно обвисшую внутри своих одежд. Спутанные золотые волосы свисали вдоль лица; она столько плакала, что нижние веки ее глаз казались наполненными кровью.

— Моя бедная дорогая госпожа!

— Была ли женщина храбрее? Цветок ярче? — спросила Марьям. Гневные слезы заструились по ее скулам.

— Самые прекрасные розы всегда осыпаются первыми, — сказала Азар.

Мы стояли втроем, не в силах двинуться от горя. Затем из уст Марьям раздался жуткий смех.

— Анвар сказал нам утром, что будущий шах запретил обряд по Пери. Сожжения, как положено, тоже не будет. Мы никогда не узнаем, где она упокоится.

Она поднесла к щекам стиснутые кулаки, и слезы покатились по ним.

— Я никогда не смогу прийти к ней на могилу, смахнуть мусор и убрать ее цветами и своими слезами. Словно ее никогда не было!

— Клянусь черепом шаха! — яростно сказал я. — Прежде чем они сотрут память о женщине, которую мы любили, соберем ее письма, бумаги и стихи и постараемся сохранить их, чтоб другие могли узнать ее такой, какой знали мы.