Райгород
Шрифт:
Раввин не признавал юлианского календаря, но на всякий случай спросил:
– Как именно я должен иметь это в виду? Как-то иначе резать?
– Резать… красиво! – расхохотался батюшка. Потом энергично потер красные от мороза щеки и добавил: – Буду за него молиться. Если, конечно, позволите…
– Почему нет! – разрешил раввин. – Хуже не будет!
И, похлопав друг друга по плечам, они разошлись.
Так, получив двойное благословение, маленький Лейб стал расти. В десять месяцев он пошел. В два года заговорил, причем сразу на двух языках – на идише и по-украински. В четыре бегло читал на иврите. В семь, немного поучившись в хедере [7] , быстро овладел основами арифметики. Спустя еще год
7
Начальная школа для мальчиков.
8
Учитель.
– Я недостаточно плачу? – забеспокоился Сендер.
– Я недостаточно знаю! – ответил учитель. – Мне больше нечему его научить. Отправьте мальчика в Умань или даже в Киев, в ешиву [9] . Он, с Божьей помощью, может стать хорошим раввином.
Когда Сендер принес эту новость в дом, выяснилось, что у меламеда есть союзники – обе бабушки. Они тоже сказали, что раз мальчик такой, не сглазить бы, умный, ему действительно нужно учиться.
– На Давида или, в крайнем случае, на Боруха… – говорила одна бабушка, имея в виду великого ребе Давида-Цви и великого мыслителя Баруха Спинозу.
9
Высшая школа для подготовки раввинов.
По местечковой традиции она всех называла по имени, даже великих и незнакомых.
Вторая бабушка, со стороны папы, была менее притязательна. Она считала, что учиться нужно на богача. Даже искренне верила, что этому где-то учат.
Сендер неточно знал, кто такие Давид-Цви и Барух Спиноза, и был совсем не против, чтоб сын стал мудрецом. Но интуитивно он больше разделял мнение свой мамы – раввином, конечно, быть почетно, но как-то… необычно, что ли. Да и ответственность немалая! Никогда в их роду не было раввинов. И потом, что это за занятие такое – молиться? Лучше пусть, как отец и дед, будет торговцем, лавочником. Верный, как говорится, кусок хлеба. А в Бога верить и так можно. Где написано, что для этого нужно быть раввином? А что касается учебы, так он не возражает, учиться надо. Например, в Проскурове [10] есть коммерческое училище, и туда вроде бы принимают еврейских мальчиков. Он об этом подумает, время еще есть. А пока можно и дома учиться. Слава Богу, ему есть чему научить собственного сына.
10
Так с 1795 по 1954 год назывался город Хмельницкий.
И Сендер стал учить сына торговать.
Почти все время – с раннего утра и до позднего вечера – маленький Лейб проводил в лавке. К десяти годам он умел делать там практически все. При необходимости мог легко заменить родителей. При этом имел и собственные обязанности: доставлял товар покупателям и вел тетрадь «с кредитами». Последнее означало следующее: если у людей не было денег, товар им отпускали в кредит, под обещание заплатить потом. Размер долга и срок оплаты записывали в специальную тетрадь. При частичном расчете запись корректировали, при полном – удаляли. Поскольку люди в местечке жили в основном небогатые, то должников у Гройсмана было много, сотни две. Содержание тетради Лейб каким-то невообразимым образом помнил наизусть.
После бар мицвы [11] Сендер стал брать сына на встречи с поставщиками. К их немалому удивлению, юноша мгновенно производил в уме сложные расчеты. Что позволяло отцу быстро оценивать предлагаемые условия и принимать верные решения. Понятно, что к тому времени юноша уже неплохо говорил и читал по-русски. (Кстати, русский он выучил стараниями мадам Лавровской, помощницы местного аптекаря, которая по какой-то диковинной
11
Совершеннолетие.
Так как с рождением сына молитвы о потомстве, видимо, не прекращались, семья росла. После Лейба Соня родила еще троих. Одна девочка умерла в младенчестве от дифтерита, а двое – Нохум и Лея – росли здоровыми и веселыми, на радость родителям и старшему брату.
Спустя много лет, рассказывая детям, а потом и внукам о своем детстве, семье, Лейб Гройсман скажет, что у него было хорошее детство и он был самым счастливым ребенком на свете. Дом, где он рос, был чистым, теплым и уютным. Он до сих пор помнит, какой свежестью и цветами пахло белье, которое стелила ему мама. Какой невыразимой, особой теплотой мерцали свечи пятничными вечерами. Какой доброй сказкой и мудрым предостережением звучала папина молитва перед шабатом.
И вообще, вспоминая родителей, Лейб Гройсман скажет, что они были людьми необыкновенными – веселыми, сильными, красивыми. И еще – богатыми. Но не потому, что успешно торговали. А потому, что считали своим богатством любовь. Простую, деятельную, созидательную. Любовь друг к другу, к старшему поколению, к детям, к своему дому и к своему делу. И они были горды своей любовью, сильны ею и потому – счастливы.
Будучи старшим ребенком в этой дружной семье, Лейб помогал маме растить сестру и брата, отцу – торговать. На вопрос, чем займется, когда вырастет, не задумываясь, отвечал:
– По торговой части! Как папа…
Глава 2. Погром
Вероятно, так бы все и произошло. Но в августе 1917 года в Райгороде случился погром.
Налетевшие с юга России конные казаки вместе с толпой местных мужиков и хлопцев в диком кураже и пьяном угаре полдня носились по местечку.
Начали с того, что заперли в старой синагоге раввина со всей его семьей, а потом эту синагогу подожгли. Затем разграбили все еврейские лавки в центре, разгромили три десятка домов и избили народу без счету. Других – так как атаман не велел стрелять – били палками, кололи пиками и рубали шашками.
Умаявшись, погромщики порешили перевести дух и обмыть удачу. Вернулись в разгромленную час назад питейную лавку Бершадского. Прямо на пороге добили хозяина табуретом, чтоб не отвлекал стонами. Потом, запивая церковным кагором и закусывая квашеной капустой, быстро выпили ящик кошерной водки. Разгоряченные, вскочили на коней и двинулись в сторону Писаревки. По дороге решили заглянуть в лавку Гройсмана.
Увидев в окно приближающуюся толпу громил, Соня спрятала детей в подпол.
Сквозь щель в полу Лейб слышал, как, хохоча и улюлюкая, погромщики ввалились в лавку. Кто-то возбужденно говорил:
– …Вин до мэнэ руку протягнув, а я – хрясь! – и видрубав! А вин мэни в очи дывыться и смиеться и стрыбае, мов танцюе. Николы такого нэ бачив!
– Нэ можэ буты! – отвечал другой. – Брэшешь!
– От тоби хрэст святый! У Васыля спытай! Я сам здывувася!
– А потим шо?
– А потим вин в калюжу впав и шось крычав по-ихнему, я не зрозумив…
– Дывни воны люды, ци жыды! Их вбывають, а вони танцюють…
– Так жыд – цэ ж не людына! Дэ ты бачив людыну, шоб сала не ила?! – Жыд вин и е жыд. Так хлопци? [12]
12
Он ко мне руку протянул, а я – хрясь! – и отрубил. А он мне в глаза смотрит и смеется и прыгает, как бы танцует. Никогда такого не видел. – Не может быть! Врешь! – Вот тебе крест святой! У Васыля спроси! Я сам удивился. – А потом что? – А потом он в лужу упал и что-то кричал на своем языке, я не понял. – Удивительные они люди, эти жиды! Их убивают, а они танцуют. – Так жид – это же не человек! Где ты видел человека, который сала не ест? – Жид – он и есть жид. Так, парни? (укр.)