Райгород
Шрифт:
– Так! – дружно согласились погромщики и захохотали.
Едва смех утих, кто-то произнес:
– Ну добрэ! Пан есаул, шо тут делать будем? Рубать?
– Рубать! Рубать! – радостно подхватили голоса.
Дети в ужасе переглянулись и втянули головы в плечи. И тут же услышали, как вскрикнула мама. Следом послышался голос отца. Тонким, дрожащим и заискивающим голосом, торопясь и заикаясь, папа предлагал погромщикам деньги.
– С жидов не берем… – перебил отца тот, кого назвали есаулом. – Жиды Христа продали!
– А может, взять? – предложил кто-то из местных. – С мельника Шора сто карбованцев взяли, и с этого надо!
– Правильно! – одобрил другой. – А то не по-божески выходит: один жид платит, а другой нет.
– Точно! – произнес кто-то тонким, мальчишеским и очень знакомым
Лейб узнал этот голос. Это Яник, внук дяди Василя. Лейб вспомнил, как еще два или три года назад, зимой, они играли в снежки, замерзли. И мама сушила на печке промокшую Яникову одежду, кормила его латкес [13] и поила горячим молоком. А тот ел, пил, вытирал рот рукавом и от стеснения боялся поднять глаза.
13
Картофельные оладьи, драники (идиш).
«Яник, миленький, попроси за нас!» – мысленно взмолился Лейб.
Но Яник не попросил. Более того, грязно, по-взрослому, выругался и взвизгнул:
– Сендер, пся крев… [14]
«Как же так, – подумал Лейб, – он всегда обращался к папе на “вы” и называл его “дядя Сендер”, а тут…»
– Сам отдай, а то хуже будет! – визжал Яник.
– Отставить! – повысив голос, приказал есаул. – Атаман сказал ничего не брать! Только наказывать…
После чего икнул и, судя по звуку, достал из ножен шашку.
14
Польское ругательство.
– Геволт [15] , убивают! – закричала мама.
– Готеню! [16] – прохрипел отец.
– Ну, давай, хлопцы, с Богом! – деловито скомандовал есаул.
До сидящих в подвале детей донеслись звуки борьбы, грохот падающей мебели, звон разбитого стекла, и сразу – крики, стоны и мольбы родителей. Когда засвистели шашки, Лейб вжал голову в плечи, крепко прижал к себе Нохума и Лею и закрыл их уши ладонями. Но это не помогло. Дети услышали, как голоса родителей слились в один протяжный страшный крик и в мгновение оборвались.
15
Спасите (идиш).
16
Боженька (идиш).
Еще какое-то время звучали хриплые чужие голоса, слышались звон бьющейся посуды и треск ломающейся мебели. Со звоном открылась касса, затем с треском разбилось окно, другое. Заскрипела, а потом хлопнула дверь. Пьяный хохот и матерщина смешались с ржанием лошадей. Застучали копыта. И все стихло.
Сендера и Соню Гройсман похоронили на следующий день, вместе со всеми двадцатью четырьмя жертвами погрома. На старом, расположенном на холме еврейском кладбище, несмотря на проливной дождь и сильный ветер, собрались почти все жители местечка. Среди старых, покосившихся каменных надгробий с едва различимыми древними надписями стояли многочисленные евреи в черных одеждах. Чуть поодаль толпились крестьяне. У выкопанных могил поочередно молились православный батюшка, ксендз и раввин, специально прибывший из соседней Мурафы.
Скинув шапки и потирая удивленные, красные с перепоя глаза, истово крестились мужики. Бормотали, что сроду такого не было. Жидов, конечно, задирали, издевались, даже однажды свинью к ним в синагогу привели, но в целом более или менее дружно жили. А тут такая беда, будто черт попутал…
Громко, отчаянно, пугая детей и размазывая слезы на серых от горя лицах, молились крестьянские бабы. Евреи высокими срывающимися голосами нескладно, надрывно и горестно творили свой кадиш [17] .
17
Поминальная
Оплакивали погибших так горько и отчаянно, что с кладбища в ужасе улетели вороны.
Сразу после похорон, отослав сестру и брата к дяде в Жмеринку, Лейб вернулся в родительский дом.
Высокий, худой, нескладный, с торчащими в стороны волосами и красными от горя глазами, он стоял посреди разгромленной лавки и оглядывал следы побоища.
Сквозь разбитое окно в комнату ворвался ветер. Хлопнула дверь, качнулось висевшее на гвозде их семейное фото. Сделанное четыре года назад в Одессе в ателье Абрама Ронеса, оно украшало стену справа от входа, за мезузой [18] . Папа на снимке был в канотье, сюртуке и галстуке, мама – в богатой кружевной шляпке и в платье с жабо. Родители на фото едва улыбались. Лейб в матросском костюмчике, с напряженным и торжественным лицом обнимал встревоженных Нохума и Лею.
18
Небольшой футляр, в котором на свитке пергамента написана молитва. Прикрепляется к дверному косяку. Используется как оберег в еврейском доме.
Лейб дрожащими руками снял фото со стены, сдул с него пыль и в том месте, где были лица родителей, дважды приложил губы к стеклу.
На полу валялись разрубленные пополам, с торчащими спицами, отцовские счеты. Среди мусора и битого стекла рассыпались костяшки. Представив папу, закрывающегося счетами от казацкой шашки, Лейб вспомнил, как тот учил его на этих счетах считать. Едва сдерживая слезы, он подобрал с пола маленький круглый кусочек дерева и крепко сжал его в кулаке. На мгновение ему показалось, что отполированная круглая деревяшка до сих пор хранит тепло отцовской руки. Держа в одной руке фото, сжимая в другой костяшку, он в изнеможении опустился на пол. Просидел так, в забытьи, неизвестно сколько. Ему показалось – вечность.
Опять налетел ветер. Скрип открывшейся двери вывел Лейба из оцепенения. Он открыл глаза, глубоко вздохнул, не без труда поднялся, огляделся и вышел. Оказавшись на улице, не сдерживаясь, в голос, зарыдал.
Возможно, именно в тот день пролились его последние детские слезы.
Глава 3. Первая лавка
Отсидев шиву [19] и оплакав родителей, юный Гройсман решил, что прошлого не вернуть и нужно как-то жить дальше. Зарабатывать, как говорится, на кусок хлеба. Тем более что в семье он остался за старшего, а значит, ответственность за брата и сестру теперь лежит на нем.
19
Неделя траура в еврейской традиции.
Поскольку никакого дела, кроме торгового, Лейб не знал, то напрашивалось единственное решение – восстановить лавку. Как организовать работу, он более или менее понимал. Также понимал, что понадобятся деньги – на ремонт, закупку и прочее.
За деньгами Лейб решил обратиться к дяде Велвлу, маминому младшему брату. У дяди своя лавка в Жмеринке, следовательно, долго объяснять не придется. Кроме того, дядя всегда хорошо к нему относился. Так что отказать не должен.
Явившись к дяде, Лейб рассказал о своих намерениях и назвал сумму. Пообещал, что все вернет через год. Разумеется, с процентами. Выслушав племянника, дядя озадаченно почесал затылок. Он думал, что после гибели сестры и ее мужа ответственность за их детей ляжет на него. Их дом и лавку в Райгороде он решил продать, Лейба намеревался пристроить к делу, в собственную лавку. Что же до Нохума и Леи, он будет их учить, как учит собственных дочерей. Заодно Лея поможет им ухаживать за годовалым Арончиком. Они с женой уже все обсудили и спланировали, даже комнату приготовили. А тут такой неожиданный поворот…