Райская лагуна
Шрифт:
— Если ты не часть нас, тогда нет и нас, Чейз Коэн, — прорычала она.
— Я предал тебя, — сказал я, пытаясь отстраниться, но она не отпускала.
— И я простила тебя. И с тех пор ты показал, кто ты на самом деле. Выживший, тот, кто пролил бы кровь за меня и своих мальчиков и предложил бы свою жизнь монстру, чтобы защитить нас. — Она схватила мою повязку на глазу, пытаясь сорвать ее с моего лица, но я отдернул голову назад, поймав ее за запястье, чтобы остановить, когда мои мышцы напряглись.
— Не надо, — прорычал я, не в силах вынести ее сладкие слова, пока погружался в стыд, который испытывал из-за шрамов, скрывающихся под повязкой на глазу, из-за отвратительного, мутного, ничего не видящего
— Я хочу увидеть, — потребовала она, превращаясь в темную, могущественную богиню, чье пылающее пламя в глазах полностью завладело моим вниманием. — Я хочу видеть каждый шрам, каждую метку, потому что для меня это и есть красота. Это твоя сила, запечатленная на твоей коже.
Мое горло судорожно дернулось, и впервые я не мог отвергнуть правду, горящую в ее глазах, не мог отрицать ту ценность, которую она видела во мне. Роуг. Девушка, которую я желал всю свою жизнь, которая довела меня до края безумия и обратно. Та, что жила в каждом моем сне и кошмаре. Она — обладательница моей души. Но сила, которую она увидела во мне, была фарсом, потому что под всем этим скрывался Шон, разрывающий меня на части, мой отец, возвышающийся над маленьким мальчиком, который все еще съеживался у меня в груди. И теперь эта слабость была видна и снаружи, обнаженная на обозрение всего мира.
— Это Шон, запечатленный на моей коже, — сказал я. — Он здесь, всегда. И раньше я мог нести это бремя, но теперь я вижу его и в тебе. — Я провел пальцами по уголкам ее глаз, касаясь кончиками пальцев краев ее синяков и ненавидя отголосок его жестокости, который, как я видел, смотрел на меня в ответ. — И это вызывает у меня желание совершить убийство настолько жестокое, что оно сравнялось бы с грехами самого Люцифера.
— Мы можем уничтожить его вместе, — выдохнула она, и эти слова наполнили меня светом, которого мне так долго не хватало. Я чувствовал, что они связывают нас, и я кивнул, между нами закрутилось обещание убить этого ублюдка самым ужасным способом, который мы только могли придумать. И будь прокляты гребаные последствия, потому что у меня было чувство, что единственный способ освободить Роуг из его ловушки — это покончить с ним.
— Как только мы поймаем его, я сделаю все, что ты захочешь. Я буду отрезать от него куски, пока он не начнет кричать, я медленно выпотрошу его, я вырву его мерзкий язык изо рта и сожгу его дотла для тебя. — Мой голос был грубым от твердости, и ее глаза загорелись возбуждением от моих слов, возбуждением, которое я тоже почувствовал до глубины души.
— Да, — она практически простонала, и этот звук заставил меня так возбудиться, что в ответ я издал рычание.
Мои мысли рассеялись, и я провел пальцами по внешней стороне ее бедра, поднимая промокший материал ее платья выше, в то время каждая стена рушилась между нами, оставляя нас обнаженными. Я не мог перестать смотреть на эту пылающую надежду в ее глазах, на возможность смерти Шона, которая освещала нас обоих изнутри.
— Я хочу, чтобы его разорвали на куски, я хочу, чтобы от него ничего не осталось, — выдохнула она, и я нетерпеливо кивнул, этот яркий образ наполнил меня новой гребаной жизнью, как и она сама.
— Нет такой черты, которую я бы не перешел, малышка. Я буду его худшим кошмаром, воплощенным в жизнь, а ты будешь королевой, которая правит мной, — прорычал я, и она издала еще один хриплый стон, а ее бедра сжались вокруг моих бедер, пятки прижались к задней поверхности моих бедер и притянули меня вплотную к ней.
Между нами не было ничего, кроме честности и сводящего с ума напряжения, которое перерастало в силу природы. Она заставляла меня чувствовать, что я выгляжу так же, как всегда, и я так чертовски сильно хотел быть тем мужчиной перед ней, что тоже пытался в это поверить.
Я провел большим
— Сними ее, — взмолилась она, закусив губу, когда ее взгляд зацепился за мою повязку на глазу.
Мое сердце бешено колотилось, когда я подчинился ей, сжав челюсти и сдернув повязку с лица, прежде чем бросить ее на поверхность рядом с ней.
— Перед тем как мы убьем его, ты снимешь ее, — хрипло сказала она, глядя на изуродованную половину моего лица, в то время как мой пульс громко стучал в ушах, и я боролся с желанием снова прикрыться. — Я хочу, чтобы он увидел могущественное существо, которое он не смог сломить.
Она улыбнулась мне, и я потерял свой гребаный рассудок от силы, которую придал мне этот взгляд. Все разумные мысли вылетели у меня из головы, когда я рванулся вперед и прижался губами к ее губам, желая попробовать эту улыбку на вкус и навсегда запечатлеть ее в своей памяти. Ее язык встретился с моим, и за пределами дома прогремел гром, заставив стены содрогнуться, а мое сердце подпрыгнуть. Наш поцелуй исцелил что-то глубоко разбитое во мне, и я крепче прижал ее к себе, ее рот преследовал мой, пока мы не превратились в одно целое. Я чувствовал, как бьется ее сердце, как будто оно жило в моей собственной груди, я чувствовал, что время, потерянное между нами, становится ничем, незначительным, уступая место этому единственному моменту совершенства, который мы разделяли. Это было потрясающе и как тонизирующее средство для моей гребаной души, и что-то подсказывало мне, что если бы я только смог удержать эту девушку, во мне не осталось бы повреждений, которые нельзя было бы исправить.
Роуг сорвала с меня футболку, и я позволил ей упасть на пол, когда она прервала наш поцелуй, ее губы приоткрылись и заблестели, когда она опустила глаза, чтобы рассмотреть отметины, оставленные там нашим врагом. Для меня не имело ни малейшего гребаного смысла, почему она не отшатнулась от моих шрамов, но, когда она наклонилась вперед и прижалась губами к старому сигаретному ожогу в углублении моего горла, а затем переместилась к отметине в форме полумесяца на моей правой груди, оставленной лезвием, я попытался найти в них новый смысл. Потому что каждое прикосновение ее губ к моим шрамам, казалось, клеймило их новыми, сладкими воспоминаниями, перечеркивая боль старых.
Я судорожно вдохнул, испытывая боль от того, насколько сильно я был возбужден, когда Роуг не торопясь провела ртом по всей моей груди.
Когда я оказался на пределе, я схватил ее за волосы и откинул голову назад, заставляя посмотреть на меня.
— Это Шон заставил тебя надеть это платье, малышка? — Спросил я с убийственной резкостью в голосе, рассматривая облегающий черный материал, который совсем не походил на ее собственный стиль.
Она кивнула, ее зрачки расширились, и я схватил острый нож с кухонного стола, обнаружив, что у него металлическая ручка с выгравированными на ней словами «Моя сирена, мой свет, моя жизнь». Но у меня были гораздо более важные дела, на которых нужно было сосредоточиться, чем на этих словах.
— Иди сюда, — сказал я, обнимая ее, и она прижалась ко мне, когда я поднял ее и понес к большому белому дивану в гостиной. Я уложил ее, наблюдая, как она закусывает губу, ее глаза следили за каждым моим движением, и это заставило адреналин забурлить во мне.
Я опустился на колени между ее бедер, взялся за подол платья и разрезал его ножом прямо посередине, желая снять с нее все, что могло напоминать о Шоне. Она ахнула, когда оно распахнулось посередине, и, тяжело дыша, уставилась на меня. Ее тело все еще было частично скрыто лоскутами ткани, и я на мгновение заколебался, задаваясь вопросом, должен ли я был это делать, действительно ли она этого хотела.