Разбирая огонь
Шрифт:
– смещая речью
– губы порезаны несказанными словами, пальцы тем, чего не коснулись. Напряжение – но свет всё ярче – ещё чуть
– скрепящим письмом воздухом предчувствуя предчувствие забывая свернуть(ся) растерянности вдоль выдохом-выстрелом часами черпать дрожа тобой
– солнце пришло раньше обычного развернувшимся бегом
– дом поворачивается к солнцу. Живешь в подсолнухе?
– раскачиваюсь
– смотреть Пину Бауш
– весна с манго пока без каштанов. Пишу статью
– каштаны трижды проткнуть и пятнадцать минут
– сном вытягиваясь не хватая дыханием в рост возле держа
– головой к голове поперек пробираясь ищу Грецию. Носом в ольху жду
– сон и взгляд бывают вместе – есть взгляд сна, он внутри век, но чувствуется. Есть взгляд на сон – ты спишь, я на тебя смотрю, чуть убеждаясь в существовании, днём угнаться труднее, хотя интереснее
– песок оставляет пыль после себя. Даже не пыль, а состояние кожи после песка; сейчас оно кажется невидимой пылью, стягивающей и забивающейся в поры
– скорее соль. Море лёгкое, когда плывёшь, но царапает, когда отойдёшь – не хочет, чтобы уходили? Но соль/пыль летит, даже если в море не входишь – солёный воздух
– ночь на берегу – сосредоточенно-рассеянная энергия моря, расслабленного днём; огни, небо и ветер, бьющийся об одеяло, но совсем не подозревающий о моём в нем наличии – не тревожащий
– волнующееся пространство. Далёкий маяк, к которому всё же однажды придешь и будешь видеть сноп света над головой. Плыть в чёрной гладкой воде. А огни отражаются в море, и это уже космос, где свободно и кометно в любом направлении. Кто рядом – не помеха – другие глаза, другое удивление. Потом так можно с морем в любом месте – и там, где моря нет
– зубочистками оконных перемен линяющие зёрна звёзд
– к постоянству бега по временной дописанности. Дома в облаках краски
– в малоподвижном пути
– оба кита высматривают паруса лопаток
– камни скучных сторон спотыкаемые, осторожнее. После девяти темнотой слив
– к хвосту текста воображаемым одеялом головы
– с вилами за перевалы холода, соляным горением
– не хочешь ли в пространство к листьям? или ночью греться запасённым в них светом?
– само о(т)казалось дождем. Жду роста теней
– слизывая капли с веток. Вкус коры и почек – почти весны
– своих по жестам. Я тобой – увидев, как раскидываешь кучи осенних листьев, найти истлевшие до прожилок
– мне твоя спина внушала большое доверие
– дойдём до бабочки и повернём
– деревянный куб, обломок со стройки. Какая сторона тебе больше нравится?
– где глаза, как сова
– мне тоже сначала, а потом понравилось, где шеврон
– оставив запах кофе. Идем вечером ловить сумерки?
– могу в среду – дуть в неё, в небо
– мысль – жизнь со скоростью мысли?
– в двух смыслах «со»
– как решаешь, что я пропадаю в телефоне? говоришь, что пропадаю, посреди не моей речи, а твоей. Пропадают важные шорохи, дыхание? или как лицом к лицу – не столько теряюсь, сколько теряешь?
– кажется, что пропадаю среди твоей
– все реже «ты». Друг другу не точка для указания, а воздух, который вокруг. «Ты» однотипное слишком
– пока с конференцией и галечными письмами, желтизной кипения
– а после восьми? с надеждой на субботних змей?
– в гости к дому с изумрудными девушками
– долгими разговорами не успевая утра
– от ночи утру – ночь и день не стоят, но быстрее всего колеблются, так что нельзя выбрать главного, и, говорят, равны – одеяло несдающаяся улитка
– день и ночь замедляются впустить шаги, море, метеоры. Одеяло ползет на север
– по радио добрым таким голосом, мечтательным и вдохновенным: «Растворить в поэзии сердца людей…»
– что люди будут делать без сердец, растворившихся в поэзии? будут совсем бессердечными
– окно сухоцвет лестницы после шести после следами пространства
– у двери велосипед и колючка. Куда к тебе?
– теплой изнанкой крыш – левой справа
– колоколами непроглядной кратности, может быть уже и за орехом, со дна ежевики корица не по зубам моли/моря не сказав ещё по колено
– свистом воды про Владимира Казакова точностью за морем
– виза с двадцать седьмого на год. Бегом листьев, вишневой змеёй
– у змеи посчитать позвонки. Плыву, наевшись солнцем, как завтра утром/днем?
– пальцами толпящегося корабельного нетерпения, попробую совсем в ночь. С твоим паспортом иду осторожнее – в кармане ощущение недопустимого к потере
– выходящей из берегов полнотой дали – запорошенным падением, ставшим верностью – здесь взгляд не боится быть увиденным – зная, что никогда не равен себе – дрожью продолжая движение
– Бланшо по ту сторону времени, событиями, мерцающими в отсутствии времени, в его нереальности, Владимир Казаков по эту, проживая каждое призраком желания. Человек живёт в камне каменным, но смотрит звёздным и говорит молчащим. Жёсткость языка, себя не(у)знающего. Твёрдость мгновений – литых, сколотых или желанных? Пространство поцелуев и решимости. Лицо девушки и лицо света, обращённые на «вы»
– Казаков с вещами, ими думает и чувствует, кажется, что для него и любимая (когда не романтический штамп) – угол зрения на вещи. Твёрдость мгновений-предметов. (Мгновение Бланшо – расширяющаяся до бесконечности воронка?) Время – изменение. Вещи теряются, разрушаясь, и у Казакова много боли от этой потери. Боль возможного, но не происходящего? У Бланшо боль другая, от невозможности? Он понимает бесполезность речи, Казаков стремится говорить, даже когда не готов. Прикосновение у Казакова – тоже взрыв. В его вспышке предметы могут гораздо больше, чем они/ими думали. У Бланшо ночь скорее метафизическое понятие, у Казакова – то, куда выйти и жить. Небо у Бланшо предметнее – острая точка? А смерть – не предмет и у Казакова – потому похожа?