Разбитый Адам
Шрифт:
– Нет, нет, ты не можешь так… Какое место? Ты мучаешь меня!
– Ах, Агатенок, ты оказался таким трусом, букашкой! Мне даже стыдно за тебя. Но я помогу тебе. Не переживай. Смерть можно обмануть. Главное, не на шутку наслать ее на себя.
А пока, я вижу, ты устал. Я сделаю тебе хорошо. Видишь, как ты напряжен. Бедненький…
Бессильно-истомный звук вырвался из узкой груди мальчика.
– Положись на меня. Ведь мы любим друг друга… Любим же, да? Это и будет началом твоей смерти.
– Я искал тебя… искал тебя, чтобы воскреснуть.
–
Когда Агат дошел до истечения, его ребра скрутило жестокое чувство опустошения, позора и немощи. Его лицо вытянулось в болезненно-рыдающей гримасе, но слез не было, а был лишь вкус желчи и тошноты во рту.
Фекла встала с ложа и стала одеваться.
– Теперь все кончено, уходи.
– Для чего? Для чего ты растлила мое сердце, мою к тебе любовь? Я же любил тебя и не мог сопротивляться… почему ты поступила так?
– Лжец! Ты мог мне отказать. Слабак!
– Не надо…
– Теперь ты знаешь, что ты Ничто. Тебе и убивать себя не надо, чтобы умереть. Ибо ты Ничто, а Ничто не сможет занять место Отца, как червь не может занять место человека!
Бледный, тщедушный Агат взирает взглядом неизлечимо больного человека. Он перестал понимать, что говорит Фекла и в голове его начали клубиться другие мысли: как она устроилась в этот блудный дом? Когда успела стать госпожой? И кто внушил ей эти дерзкие, жестокие идеи?
– Нет, это немыслимо! – воскликнул Агат, на секунду выйдя из оцепенения.
Фекла продолжает.
– Бог мог бы сказать: «Кто следует заповедям Моим, тот достоин Меня». Но нет ничего дотошней и омерзительней для Бога, чем выхолощенное благочестие морализаторства. Даже для Мертвого Бога! Бог никогда не желал видеть нас «моральными».
Бог хотел, чтобы мы стали достойны Его. И нет другого пути кроме как через грех. Потому что в противном случае «благочестие» - ничто. Оно не заслужено. Но только тогда тебе будет воздаяние и слава благочестивого, когда ты от греха откажешься, оторвешься, будучи к нему приращённым всем сердцем. Это и значит сораспяться и умереть для мира вместе со Христом. Мы родились, чтобы умереть. Совершенно умереть. Неужели ты никогда не думал об этом?
У смерти свои гении.
Фекла залезла на грудь обессилевшего мальчишки и принялась наносить ему равномерные удары по щекам то одной, то другой рукой.
– Я же, милый мальчик, стараюсь прелюбодействовать как можно больше, то есть совершать преступление против любви. Ты спросишь, зачем?
Пощечина.
– Чтобы как можно меньше людей могли держаться за остатки ветхого морализаторства и продолжать идеализировать, словно раскрашивая радужным гримом восковое лицо покойника.
Пощечина.
– И когда эти обломки вымоет окончательно шторм сладострастия, они останутся ни с чем и просто завянут, как цветы без орошения.
Не вздумай отвернуть ланиту!
Пощечина.
– Очнись, раб, червь! Наша земля-хлыстовка, - пощечина, -
Фекла сняла с мальчишки тяжелые бедра и встала на красивые, сильные ноги.
– Я же, Великая блудница, заставлю всех сполна ощутить горе, настигшее нас. Я заставлю каждого до дна выпить эту чашу. И только сильные смогут сделать это, а для них уже уготован жребий, вдохновляющий и дающий смысл гореть силой духа в Последнем веке – это Война! Священная война!
Ты еще не представляешь, какие судьбы уготованы нам Господом. Падение – тоже часть замысла и сознательно попускается Богом.
Мы пали, для того, чтобы стать сильней, излечившись. Разве без падения и греха мы бы познали сладость Распятия? Разве мы возгоревали бы по тому, что сладость эта растаяла с оттоком благодати? Нет, нам было бы все равно. И мы бы не имели смысла. Смысл безблагодатности не в свободе падения во грехе, а в Утрате и скорби величайшей, скорби безутешной.
Но для тебя у меня особый план. Ты умрешь для людей и Закона. Люди тебя осудят… например, за неуплату. Ведь денег у тебя нет, да?
– Есть около 10 монет.
– Ночь со мной стоит в десять раз больше! В тюрьме ты умрешь, как я и обещала тебе… Если не сгниет там твое тело до какой-нибудь счастливой амнистии, то уж точно душа твоя, такая слабая и хилая, умрет!
Фекла вышла, а уже через 6 минут вошли глашатаи порядка, ухмыляющиеся беспомощной наготе юноши, вымазанного в крови Искупителя.
– Ах, подождите! – сказала вдруг Фекла.
Она подошла к юноше с ножницами и отрезала один из его длинных локонов.
Распутье
В сыром, залитом бирюзово-зеленым светом каземате Агат утонул в рыхлой бессмысленности существования и превратился в… плесень. Нет, конечно, тело его бездыханное и матовое по-прежнему лежит на пропитанной холодным потом койке. Но внутренний человек в Агате захлебнулся водами небытия, и Агат превратился в плесень.
Вот он растет. Вот он протягивает свои прозрачные, серебристые ветви, делятся клетки его грибкового тела, покрывая собой все черные, потные стены каземата. Через час плесень покрыла все, и впитала в себя разлагающееся тело. Ей тесно, она срастворяется с летаргическим светом и просачивается в решетчатое окно по эфиру.
Теперь плодовитые клетки плесени несет ветер, сея их по всей земле, словно пепел, посыпая на голову усопшего. А в небе зияет Багровый глаз, высовывая кровавый язык, чтобы слизать Агата. Но уже растет Агат везде, из лесных чащ, из пустых городов тянет свои серебристые стебли к черно-кровавому небу, всецело покрывая лице Земли пушистым одеялом своего серо-зеленого плесневелого тела.
Все покрыл. Всему приговор, Агат внезапно открыл глаза. Его пот все еще покрывает стены каземата, и он понял, что всех заткнул за пояс. В это же мгновение он услышал голос Феклы.