Разборки в Токио
Шрифт:
Не знаю, сколько прошло времени, — внезапно в коридоре возник одинокий тюремный надзиратель. Заключенные орали, но он, не обращая внимания, нес поднос с едой к моей камере.
— Где якитори, твою мать? — завопил кто-то под крики и аплодисменты.
Надзиратель медленно и размеренно шагал сквозь строй отборной ругани. Он, очевидно, серьезно занимался дзэн-медитацией, чтобы так держать себя в руках, — или просто оглох.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он материализовался перед моей камерой. Я взглянул на него,
— Пора обедать, — тихо сказал надзиратель.
— Отдайте это кому-нибудь другому, — сказал я.
— Но эта еда предназначена для вас, — ответил он, по-солдатски стоя навытяжку.
— Слушай, коп, — я ухмыльнулся, — я не голоден.
— Вам нужно есть, чтобы выжить, — сказал он в замешательстве.
Я быстро окинул его взглядом. Гладкое моложавое лицо, темные глаза, отрешенный взгляд. Ему скорее пристало служить в монастыре, чем в тюрьме — хотя, по-моему, у них много общего.
— Я не нуждаюсь в спецобслуживании. Поем вместе с другими, — сказал я.
— Они уже поели. Эта еда для вас.
Есть я не хотел, но и препираться с ним весь день не планировал. Я встал и подошел к решетке. Когда я приблизился, он открыл дверь.
Ну и глупо. Пару раз быстро ему врезать — и можно бежать. Но куда? Я спокойно впустил его в камеру. Он стоял в метре от меня, будто ждал чего-то.
— В чем дело? — спросил я.
— Пожалуйста, возьмите у меня поднос, — сказал он. Я посмотрел ему в лицо, но там ничего не обнаружилось. Я протянул руки.
Он рывком схватил меня за кисть. Не успел я отпрянуть, как другой рукой он резко ткнул мне чем-то острым в плечо. Слабо кольнуло, а поднос с грохотом упал на пол.
— Что за… — я в смятении поднял на него взгляд. Лицо по-прежнему девственно пусто. Я приготовился атаковать его, применив Путь Птицы в Клетке, но понял, что уже никого не атакую, потому что голова кружится как черт знает что.
Он отпустил мою руку, и я, кренясь назад, попятился. Ноги подкосились, и я беспомощно рухнул на пол, прямо на поднос с обедом. Медленно развернувшись, надзиратель вышел из камеры и запер за собой дверь.
Это было последнее, что я увидел. Затем картинку выключили.
— Это он, — услышал я откуда-то издалека. Мир перемещался в диком глубоководном темпе. Кто-то схватил меня за одну руку, кто-то еще — за другую, и я почувствовал, как меня тащат вверх.
— Как, вы говорите, это состояние называется, док?
— Принесите воды.
— Просто я о таком никогда не слышал.
— Вы услышите об этом очень много в суде, если не поможете мне вынести его отсюда. И немедленна.
— Вы же не можете взять и с ним отсюда выйти…
— Чака, вы меня слышите?
Я попытался что-нибудь сказать, но лишь замычал. Зрение еще не вернулось полностью, и я различал только силуэты. Три человека в сверкающих белых халатах. Огромные полицейские в синем по бокам
— Боже милосердный. Тагэморо — позвоните в клинику, пусть готовят изометафоническую камеру и двадцать кубиков бетадиолоксина во льду. Скажите, что мы уже в пути.
— Вы не можете его забрать. Он подозревается в убийстве…
— Он будет жертвой убийства, если мы не поедем. Быстро.
— Но, он… он… нам еще нужно его допросить. Он потенциальный свидетель.
— Если я не доставлю его в клинику в течение часа, у вас на руках будет мертвый свидетель, офицер… Арадзиро, правильно?
— Ч-черт.
Я никогда не слышал, чтобы яки увлекались смертельными инъекциями. Они предпочитали грубую физичность бейсбольных бит и пуль тонкому воздействию химии. Я бы предпочел умереть иначе, но и так неплохо. Все лучше, чем когда голову отрезают.
— Доктор Ояси, оставайтесь и оформляйте документы. Заполните от моего имени все бланки разрешений, которые понадобятся, и затем быстро в клинику. Нам потребуются все люди.
— Почему его не отвезти в муниципальную больницу? — вмешался Арадзиро.
— Потому что идиот, он будет мертв, прежде чем его занесут в здание.
Меня уложили на носилки и понесли по коридору с такой скоростью, что в животе аж закрутило. Зрение прояснялось.
Я видел, с каким презрением смотрит на меня Арадзиро, будто это моя вина, что я умираю. Может, и так. Разговорчивого доктора я пока не видел. Но слышал, как он отдает распоряжения, ровной скороговоркой, вселяя уверенность в окружающих. Если я и умираю, то, по крайней мере, в хороших руках.
Мы проскочили в дверь и очутились на свету. Несколько дней или часов назад, когда я в последний раз был на улице, шел дождь. А сейчас прекрасный осенний день. Солнце грело мне кожу, и я надеялся, что не в последний раз.
Два доктора, стоя по бокам от носилок, впихнули меня в карету «скорой помощи». Я услышал, как Арадзиро обращается к старшему врачу:
— Сопровождение я обеспечил. Одна машина — больше я сейчас не могу.
— Нет необходимости, — ответил доктор.
— Все равно, — отрезал Арадзиро.
— Я позвоню вам, как только его состояние стабилизируется.
— Не надо. Я еду с вами, — сказал Арадзиро. — Это для протокола.
Возникла короткая пауза. Интересно, доктора с копами всегда так, или я — особый случай?
— Запрыгивайте, — сказал доктор.
Арадзиро ничего не сказал. Он забрался в машину, и мы поехали.
Эта «скорая помощь» не походила на те, в которых я бывал прежде. Ни медицинских инструментов, ни памяток по неотложной помощи на стенках. Я не слышал сирены. Пол покрыт тусклым красным ковром. Наверное, чтобы пятна крови скрывать. Хотя тут лучше, чем в моей камере, а если я умираю, к чему жаловаться на ковры? Арадзиро беспокойно озирался.