Разбойничья злая луна
Шрифт:
Кажется, он даже умудрился заснуть и очнулся, вздрогнув, лишь когда почувствовал, что тряска кончилась. Было черно, как в бархане. На ощупь нашёл дверь и, приоткрыв, крикнул, чтобы дали огня. С глиняным светильником в руках поднялся в рубку. Там была одна Алият, сидящая, скрестив ноги, перед точно такой же плошкой с плавающим розовым язычком пламени. Приподняла голову, взглянула.
— Уцелели, — сообщила она тихо и равнодушно. — Странно…
— Почему одна? — спросил он, закрывая крышку люка. — Где штурвальные?
— Отправила отдыхать. Тут от них и раньше-то проку не было… Да и от меня тоже.
— А что снаружи?
— Да вроде ночь…
Ар-Шарлахи
— Может, к утру осядет… — всё так же равнодушно молвила Алият.
— Интересно, куда же это нас занесло?.. — пробормотал он, присаживаясь по другую сторону штурвала. Алият не ответила.
— Да… — со стонущим вздохом сказал он чуть погодя. — Знал ведь, что ничего доброго не выйдет… Только людей зря положили…
— Опять скулишь? — враждебно спросила она. — Живы — и ладно! Чего тебе ещё надо?
— Мне надо, чтобы из-за меня никого не убивали, — сдавленно отозвался Ар-Шарлахи.
— Какая разница!.. — с отвращением бросила Алият. — Были бы люди, а из-за кого убивать — найдут…
Однако, судя по всему, она и сама тяжело переживала случившееся.
— Ничего, — попробовал утешить её Ар-Шарлахи. — Зато нам теперь племянница Гортки не грозит…
Шутка успеха не имела, и он, ещё раз вздохнув, занялся металлическими черепашками. Вынул, сравнил. На первый взгляд устройства были совершенно одинаковы. И всё же отличия имелись. Правый бок той, что подарил Тианги, был сплошной, из желобчатого металла. А вот на черепашке Кахираба в этом месте располагалась продольная щель, вдоль которой ходил ещё один стальной бугорок, похожий на заклёпку. Ар-Шарлахи включил (он уже привык к этому странному слову) устройство, но так ничего и не услышал, кроме шорохов и потрескивания.
— Наверное, оно в бурю просто не действует… — расстроенно предположил он.
Алият, словно сию минуту проснувшись, поглядела на капризный механизм, и глаза её ожили.
— Слушай, а чем же всё-таки Кахираба-то, а?.. — тревожно спросила она.
— Не знаю, — отрывисто сказал он и невольно поёжился. — Даже представить не могу… Пробить человека насквозь, да ещё такой клок из спины вырвать! И главное — нигде никого, представляешь? Я ведь смотрел! С какого же они расстояния стреляли?..
— Они?..
— Ну не мы же!.. Ясное дело, сами «разрисованные» его и убрали. Кому-то он там мешал…
— А мы не мешаем?
Он усмехнулся с горечью:
— А как мы с тобой можем им мешать? Мы для них даже и не туземцы. Так, зверьки…
— Может, оно и к лучшему, — угрюмо подытожила она и встала. — Ладно. Пойду посплю. Да и тебе бы не вредно…
— Да нет, — подумав, отозвался он. — Я уже вздремнул, пока ты тут… Посижу, подожду утра…
Такого утра Ар-Шарлахи ещё не видывал. Восхода не было вообще. Зато всё небо вокруг «Самума» медленно стало наливаться тускло-вишневым, как остывающий чугун. Потом в тяжёлом этом свечении слегка засквозила бурая желтизна, и наконец слева, на порядочной уже высоте, проплавился тёмно-багровый шар солнца.
Ар-Шарлахи рискнул выйти на палубу и обнаружил, что дышать можно, хотя и с трудом. Повязку, прикрывающую лицо, пришлось сложить вдвое. Пройдя по слегка накренённому вправо настилу, он с удивлением убедился, что особых повреждений
Он вернулся в рубку, открыл люк и сошёл по лесенке. Под подошвами скрипел песок, на зубах — тоже. Решив дать Алият как следует выспаться, Ар-Шарлахи разбудил Айчу и велел ему выставить караулы. Сам же направился к себе в каюту, где ещё раз достал устройство, полученное в наследство от Кахираба, и, включив, двинул стальной бугорок вдоль боковой прорези. Металлическая черепашка отозвалась странным звуком, напоминающим визгливый прерывистый смех. Ар-Шарлахи моргнул, нахмурился и повторил движение, сильно его замедлив. Шорох, потрескивания, какой-то щебет… Потом (Ар-Шарлахи вёл стальной бугорок всё медленней и медленней) из безжизненных этих звуков проступил человеческий голос. Кто-то монотонно кому-то о чём-то докладывал. Так, во всяком случае, показалось Ар-Шарлахи, поскольку смысла он всё равно понять не мог — говорили на языке «разрисованных». Он продвинул бугорок дальше — и голос утонул в шорохах и потрескиваниях. Потом возникли сразу два голоса. Эти, перебивая друг друга, яростно то ли спорили, то ли бранились. Ар-Шарлахи довёл бугорок до конца щели (голоса канули) и выключил устройство. Положил обе вещицы перед собой и задумчиво осмотрел, сравнивая их ещё раз. Пока он уяснил одно: с помощью той черепашки, что ему подарили, можно говорить только с Тианги, а с помощью той, что он забрал у Кахираба, со многими…
Вскоре дверь открылась, и в каюту вошла Алият, сердито протирая глаза.
— Ну чего поднялась? — недовольно сказал он. — Спала бы себе да спала…
— Не могу, — буркнула она. — А тут ещё стучат…
Действительно, на палубе стучали, бегали, лязгало железо, слышался лающий голос Ард-Гева.
— Что там?
— Мачту чинят, снасти перетягивают…
— А пыль?
— Спадает помаленьку…
Они поднялись на палубу. Пыль и вправду понемногу оседала. Небо из бурого стало тускло-жёлтым, а за полдень в зените обозначилась серо-голубая промоина. И промоина эта всё увеличивалась и увеличивалась, пока к вечеру не захватила весь небосвод. Тогда-то и обозначилась справа двойная серебряная нить, словно бы натянутая над барханами. Первым её обнаружил Гортка, причём испугался настолько, что побежал докладывать прямиком Шарлаху.
Раздвинув столпившихся у правого борта палубных, Ар-Шарлахи всмотрелся в это новое диво и изумлённо присвистнул.
— Что это? — тревожно спросила Алият.
— Это?.. — Он оглянулся. — А это и есть те самые трубы, по которым они гонят нефть. Надо же, куда занесло! Аж за кивающие молоты…
Глава 34
Заговорённые
Вблизи трубы производили не менее ошеломляющее впечатление, чем те же молоты или, скажем, громадный металлический шар… Чистотой отделки они не блистали, через каждые полсотни шагов их опоясывали довольно грубые швы, кое-где серебристая краска застыла неровно, наплывами. Покоились они на решётчатых рогатках, тоже весьма небрежно, хотя и прочно сваренных, а потом, видимо, просто целиком опущенных в краску. Нигде ни следа мазков, одни потёки.