Разбойник Чуркин. Том 2. В Сибири
Шрифт:
Через несколько минут дверь отворилась, в горницу вошел сын кузнеца, жених Степаниды. Молча и как бы нехотя поклонился он всем присутствующим, подошёл к Степаниде и сел с нею рядком. Невеста не взглянула на него, опустила глаза и снова запечалилась. Парни и девицы глядели на них и дивились их отношениям.
– Степанида, поцелуй своего женишка-то, – послышался голос одной девушки.
Та молчала.
– Небось, жених должен прежде с ней поздороваться, а потом уже и поцеловаться, – сказал кудрявый паренёк.
– Нацелуемся,
Вошла старостиха и, увидав свою дочку нахмурившеюся, спросила у неё:
– Ты что ж пригорюнилась? Поговори с женихом-то, порадуй его словечком.
– Мне что-то худо можется, родная, голова болит, – отвечала девушка.
– Ей со мной скучно, с приказчиком веселей бывает, – процедил сквозь зубы сын кузнеца.
– С каким это приказчиком? что ты ещё выдумал? – накинулась на него старушка.
– Знаю, с каким; видел, небось, как она с ним целовалась, меня не обманешь.
При этих словах Степанида вскочила с лавки, кинулась к матери, повисла к ней на шею и заплакала. Парни и девицы начали её утешать; один только жених не трогался с места и глядел исподлобья на свою ужаленную им невесту. Сцена была достойна кисти художника.
– Уведи ты меня отсюда, матушка, – упрашивала Степанида свою родную мать, – мочушки моей нет.
Старушка грозно поглядела на сына кузнеца и сказала:
– Эх, ты, косая верста, говоришь, и сам не знаешь, что, а ещё жених! Напраслину какую на неё придумал. Пойдём от него, моя лапушка, – и с этими словами старостиха увела из светлицы в свою избу огорчённую дочку.
Девушки и парни, озадаченные таким приключением, не знали, что им делать, – оставаться ли в избе или уходить по домам. Некоторые из них накинулись на кузнеца, укоряя его за Степаниду; тот встал с лавки, поглядел на всех и сказал:
– Вы ничего не знаете, а я знаю, что говорю.
– Где ты видел, как она целовалась с приказчиком? – допытывались у него.
– В избе Акулины Петровны, в окно подглядел, вот где, – горячился кузнецов сын.
– Когда же это было?
– Ну, уж это дело моё; было, если говорю.
– Да ты, брат, очумел: не такая девка, чтобы с чужим целоваться стала; она и с нами только о Святой неделе целуется, – кричали парни, – зря ты на неё напраслину взваливаешь.
Вошёл староста, он был под хмельком, и спросил:
– Что тут случилось?
– Ничего, так разговариваем, – ответили ему.
– А ты, брат, что такой сердитый? – обратился он к наречённому зятю.
– Ничего, так себе, – сказал тот, направляясь к дверям.
– Куда же ты?
– Ко дворам пора, дома ужинать ждут, – и, ни с кем не простившись, кузнец вышел, хлопнув дверью.
– Пусть его идёт, дурья голова, – сказал один из ребят.
– Поругались, что ли, вы с ним?
– Кому нужно с ним связываться? Он сам всех облает.
– А где же Степанида?
– Ей понездоровилось, в избу ушла.
Староста
Когда староста вошел в избу к своей старухе, в то время Степанида лежала уже в постели и хныкала; около неё сидела мать и уговаривала её. Старик подошёл к жене и спросил:
– Чего дочка-то плачет?
– Жених её обидел.
– Чем такое?
– Сказал, что она с приказчиком целовалась.
– Ах, он грач этакий! И с чего он взял? Я сейчас к свату пойду, да пожалуюсь на него, – покачиваясь из стороны в сторону, бормотал начальник деревни.
– Ложись ты спать, оставь до утра, – уговаривала его старостиха.
Тот походил несколько минут по избе, поворчал себе под нос и улёгся на печке.
Утром во всех избах деревни только и говорили о размолвке кузнецова сына с дочкой старосты; никто не верил тому, что говорил жених о своей невесте на вечеринке; одни только старухи кудахтали, что старостина дочка – девка удалая, и доказывали своё мнение вымышленными фактами.
– Сама я её видела, как она на улице с Кирюшкой, Абрамкиным сыном, целовалась, да миловалась, – говорила одна старушенция, сидя за прялкой.
– Ну, так они при тебе и целовались? – обратился к ней с вопросом паренёк.
– Да, самолично видела, у сараев это было.
– Где тебе видеть, бабушка! Ты в двух шагах овцу от собаки не различишь, – заметила ей молодая бабёнка.
– Значит, видела, когда говорю, – утверждала та.
– Видела, так молчала бы, завидки, что ли, тебя взяли? – накинулся на неё тот же паренёк. – Под холстину тебе пора, а ты кляузы выдумываешь, – прибавил он.
Старуха махнула рукой и опять взялась за прялку. «С вами, затворниками, не сговоришь», – прошептала она.
Вести об истории этой дошли и до Чуркина; со злобной улыбкой он выслушивал их и думал: «ни тому, ни другому не владеть этой девкой, – она в моих руках».
– Ирина Ефимовна дома? – отворив немножко дверь избы разбойника, спросила хозяйка дома.
– У себя, – ответил ей Осип, сидевший у окна на лавке и покуривавший свою коротенькую трубочку.
– Как бы мне её повидать? – войдя в избу, сказала вдова.
– Ирина, тебя спрашивают! – крикнул Чуркин.
Та вышла из своей комнатки, хозяйка поцеловалась с ней по обычаю, хотела что-то сказать, но, поглядев на Осипа, остановилась, отвела Ирину Ефимовну в её комнатку и сказала ей:
– Слышала ты, матушка, на меня кузнецов-то сын какую ахинею взводит?
– Что такое? – крикнул Чуркин, услыхав слова Акулины Петровны.
– Так, Наум Куприяныч, ничего.
– Поди сюда; в чем дело? Здесь лишних никого нет, Осип – свой человек.
– Кузнец на меня напраслину взводит: говорит, что Степанида в моей избе с приказчиком целовалась.