Разгадай мою смерть
Шрифт:
Я была удивлена и растрогана, тем что он запомнил эти слова.
Уильям обнял меня, мы вошли в парк. Я словно бы слышала, как ты поддразниваешь меня. Ну да, я страшная лицемерка. Понимаешь, я знала, что отношения с Уильямом не продлятся долго, что он не уйдет от жены. В то же время я сознавала, что это не сломает мне жизнь. Я испытывала не гордость, но облегчение. Наконец-то я освободилась от прежней себя — от той, которой уже не была и не хотела быть. В душе у меня пробились тоненькие ростки надежды, и я дала себе слово, что позволю им расти дальше. Выяснив обстоятельства твоей смерти, я получила право посмотреть вперед и даже осмелилась представить свое будущее —
Возле туалета я сняла с нарциссов целлофановую обертку, чтобы они выглядели как с домашней клумбы, и положила цветы у двери. Внезапно у меня в голове что-то щелкнуло, и память непрошено подала мне знак — точнее, указала на пробел.
— Я ведь не говорила тебе о нарциссах и о том, почему Тесс любила желтый цвет.
— Разумеется, говорила. Поэтому я их и выбрал.
— Нет. Я рассказывала об этом только Эмиасу и маме.
По большому счету я вообще почти ничего не рассказывала Уильяму о тебе, да и о себе тоже.
— Должно быть, ты узнал это от самой Тесс.
Зажав букет в руке, Уильям шагнул ко мне.
— Послушай, Би…
Я попятилась.
— Не смей называть меня Би!
Он приблизился и грубо втолкнул меня внутрь туалета.
— Он закрыл дверь и приставил мне к горлу нож.
Мой голос срывается от прилива адреналина. Да, Уильям разыграл звонок инспектору Хейнзу. Наверное, насмотрелся «мыльных опер» — в больничных палатах их крутят с утра до вечера, я помню это еще со времен болезни Лео. Возможно, Уильям почувствовал себя загнанным в угол, а может быть, я просто слишком увлеклась и ничего вокруг не замечала. Мистер Райт, как всегда, воздерживается от комментариев по поводу моей вопиющей легковерности.
Подростки бросили игру в софтбол и на всю громкость включили музыку. Клерков, отдыхающих в обеденный перерыв, сменили матери с детьми трех — пяти лет. Малышня пищит тонкими, едва сформировавшимися голосами, радостные визги моментально сменяются обиженным ревом и наоборот.
Пусть дети кричат сильнее и смеются звонче, пусть гремит музыка, а в парке соберется как можно больше народу, чтобы на скамейках не осталось ни одного свободного места. Пусть солнце светит ярко-ярко.
Он закрыл дверь туалета и примотал ручку цепью от велосипеда. Кстати, никакого велосипеда и не было. Солнечные лучи едва просачивались через узкие окошки в верхней части полуобвалившейся постройки. Грязные стекла делали свет мутным, больным, превращая его в полумрак кошмарного видения. Толстые кирпичи, пропитанные сыростью, заглушали звуки, доносящиеся извне, — детский смех и плач, музыку из динамиков проигрывателя. Поразительно, насколько тот день был схож с сегодняшним, который мы проводим на лужайке с мистером Райтом, хотя, может быть, в парке каждый день слышатся примерно одни и те же звуки. Запертая в холодном, безжалостном помещении, я, как и сейчас, страстно желала, чтобы дети шумели громче, а музыка играла на всю мощь. На что я рассчитывала? На то, что они услышат мои крики, раз я слышу их смех? Увы, нет. Если бы я только открыла рот, убийца заставил бы меня замолчать при помощи ножа. Значит, на пороге смерти я всего лишь искала утешения в звуках жизни.
— Это ты убил ее, да? — спросила я.
Веди я себя похитрее, можно было бы дать ему лазейку —
— Я не виноват, что Тесс умерла.
На миг мне показалось, что это правда, что я неправильно поняла Уильяма и все обернется именно так, как я полагала, — мы пойдем в полицию и доктора Николса арестуют. Однако самообман — слабая штука, когда на другой чаше весов нож и дверная ручка, примотанная цепью.
— Я не хотел, чтобы так вышло, не планировал убийства. В конце концов, я врач. Ты хоть представляешь, каково мне? Я живу точно в аду.
— Так отпусти меня, прошу тебя.
Он молчал. От страха моя кожа покрылась сотнями тысяч мурашек; сотни тысяч крохотных волосков приподнялись, встав на бесполезную защиту.
— Лечащим врачом Тесс был ты?
Я отчаянно пыталась разговорить Уильяма, не надеясь, что кто-то придет и спасет меня, но ради того, чтобы хоть ненадолго продлить собственную жизнь, пускай даже в этом омерзительном туалете, даже рядом с убийцей. А еще я должна была знать правду.
— Да. Наблюдал ее во время беременности.
Ты никогда не упоминала фамилии врача, говорила просто «доктор», а я, поглощенная своими многочисленными заботами, не интересовалась.
— У нас сложились хорошие отношения, мы даже подружились. Я всегда относился к Тесс по-доброму.
— И роды принимал тоже ты?
— Да.
Я вспомнила человека в маске на твоих полотнах-кошмарах — зловещую черную тень, нависшую над тобой.
— В тот день в парке она обрадовалась, увидев меня, — продолжал Уильям. — Улыбнулась. Я…
— Постой, но ведь Тесс боялась тебя, — перебила я.
— Не меня, а того, кто принимал роды.
— Как же она тебя не узнала? Даже если ты был в маске, тебя выдал бы голос. Если ты общался с ней всю беременность…
Уильям не ответил. Я не подозревала, что могу испытывать перед ним еще больший ужас.
— Ты не разговаривал с ней во время родов! Молчал, когда она тужилась и когда умер Ксавье!
— Минут через двадцать я вернулся в палату, чтобы ее успокоить. Говорю же, я всегда хорошо относился к твоей сестре.
Значит, он снял маску и сменил личину, вновь превратившись в заботливого доктора, которым ты его считала. И я тоже.
— Я предложил позвонить кому-нибудь из родственников, — сказал Уильям, — и она дала твой номер.
Ты думала, я знаю. Все это время ты верила, что я приду…
Мистер Райт с тревогой смотрит на меня.
— Беатрис, вы бледны.
Да, и внешне, и внутренне. Есть такое выражение: «побледнеть и растаять», оно как раз про меня. Блеклый образ на фоне яркого мира, для которого я невидима.
Снаружи, под теплыми лучами солнца, сидят, лежат, двигаются люди, но я, запертая в грязном туалете, для них невидимка. Уильям снял галстук и с его помощью связал мне руки за спиной.
— При первой же нашей встрече ты назвал Тесс по имени.