Разговор с молодым другом
Шрифт:
В тот вечер мне запомнился волнующий поединок между двумя советскими атлетами — Аркадием Воробьевым и Трофимом Ломакиным. Оба они на этот раз выступали в полутяжелом весе. Начались состязания в толчке.
— На штанге сто шестьдесят два с половиной килограмма, — объявляет судья-информатор. — Это выше рекорда Советского Союза, принадлежащего участнику нынешних соревнований Трофиму Ломакину.
К снаряду подходит Аркадий Воробьев. Он легко берет штангу на грудь, а еще через несколько мгновений она взмывает вверх и замирает на вытянутых руках. И раньше, чем вспыхнули белые судейские лампочки, гром аплодисментов прокатился по ярусам. Есть рекорд!
Ломакин не мог примириться
Казалось бы, все. Но нет, снова в наступившей тишине раздается голос судьи:
— На штанге сто шестьдесят пять килограммов. К снаряду вызывается Аркадий Воробьев.
«Возьмет или не возьмет?» — этот вопрос волновал всех. Его задавали зрители, судьи и сами участники. Первая попытка — и вздох разочарования проносится по залу. Вторая — опять неудача.
— Устал, — слышу я за своей спиной взволнованный голос Шатова. — Ничего не выйдет.
Но я знаю, что Николай Иванович просто настраивает себя на худшее. В душе он верит в Аркадия. Недаром же он подходит к Аркадию, напоминает, что нужно расслабиться, что-то подсказывает.
Третий подход. В цирке наступает, как говорится, «мертвая» тишина. Вот Аркадий взялся руками за гриф, поднял штангу на грудь и тяжело выдохнул воздух. И вдруг неуловимым, точно рассчитанным движением посылает штангу вверх.
— Есть!
— Есть!
— Есть! — раздаются голоса судей, и гром аплодисментов был наградой мастерству и настойчивости советского спортсмена.
Соревнования по штанге окончились. Теперь можно было полностью окунуться в праздничное море фестиваля. В первый же «свободный» день у нас состоялось несколько интересных встреч с молодыми посланцами Южной Америки. Никогда не забуду долгий разговор с юношей из Бразилии Балтазаром Сантосом.
— Моя мечта — учиться, — сказал он мне через переводчика. — Но нет средств. Мы бедные крестьяне. Кто оплачивает твою учебу? — спрашивает он меня. Я ответил, что учусь бесплатно. Он сначала не поверил. Потом вдруг вскочил с места и заговорил быстро-быстро.
— Он спрашивает, — перевели мне, — нельзя ли ему поехать в Советский Союз.
Не успел я ответить, как Сантос схватил за руку переводчика и что-то тихо, но твердо сказал.
— Он говорит, — сказал переводчик, — что погорячился. Ему нельзя покидать свою родину. Он будет бороться за то, чтобы и в Бразилии так же хорошо жилось молодежи.
Еще одна памятная встреча произошла у нас на одной из новостроек восточного сектора Берлина. Здесь мы познакомились с руководителем молодежной бригады строителей Гансом Вернером. Интересна его судьба. В последние дни войны мать Ганса, напуганная нацистской пропагандой, убежала из Берлина на запад. Отец еще в 1942 году погиб на Восточном фронте.
Два года мать и сын не могли найти себе постоянной работы в Западной Германии. И они решили вернуться в родной город. Здесь Ганс сразу же поступил на стройку, стал бригадиром, а мать его работницей на швейной фабрике. Они получили новую квартиру, живут хорошо.
— Пусть никогда больше не будет войны, — говорит Ганс. — Она ничего не приносит людям труда, кроме несчастий. А в мире так хорошо жить, так много вокруг прекрасного. Слова молодого немца о том, что в жизни много прекрасного, я вспомнил на следующий день на заключительном концерте фестиваля. Мы от души аплодировали мастерам русского балета, прекрасным танцорам из Венгрии, с блеском исполнившим чардаш,
Заканчивался последний день фестиваля. Темнело. Мы вышли на улицу в колонне. Впереди уже бурлило людское море. Погасли огни. И вдруг улицы осветились тысячью ярких факелов, которые зажгли демонстранты. Стало жарко. Пламя пылало в ночи. Иногда оно освещало страшные развалины, словно напоминая нам о том, что несет с собой война.
Освещенные светом факелов, пришли мы на площадь Маркса-Энгельса. И здесь произнесли клятву быть верными делу мира. Быть верными всегда и во всем. И снова десятки тысяч молодых голосов запели Гимн демократической молодежи. Переполненные незабываемыми впечатлениями, вернулись мы на Родину. На следующий день я пришел в комитет комсомола своего завода. Секретарь комитета Сергей Кузнецов встретил меня как старого знакомого.
— С чем пожаловал, Леша?
— Столько видел в Берлине хорошего, рассказать ребятам хочется…
— Ото, молодец! Спасибо. Через день в просторном помещении заводского клуба собралась молодежь завода. Я увидел здесь много знакомых лиц. Вот Николай Захаров, Виктор Чичнев, Леонид Кузнецов из модельного… Но среди присутствовавших было много молодежи, недавно переступившей порог завода. Все слушают внимательно. А когда рассказ закончен — обступают, завязывается задушевный долгий разговор.
— Интересуются, значит, нашей страной?
— А про наш завод рассказывал?
— Как он, Берлин, выглядит? — сыпались со всех сторон вопросы.
Я стараюсь ответить как можно обстоятельнее. А потом достаю блокнот и говорю:
— Ребята, записал я тут несколько адресов. Это вот строители из Берлина… Это пивовары из Пильзена… просили писать. Хотят как можно больше про нашу страну знать. «Мы, — говорят, — у вас жить и работать учимся. Вы для нас пример».
…Продолжались тренировки. Обнаружив ошибку в рывке, мы с Романом Павловичем решили пересмотреть свои позиции и в жиме — движении, в котором у меня были особенно слабые результаты. Снова сели за кинограммы. Оказывается, и здесь была ошибка, мешавшая двигаться вперед. Заключалась она в следующем. Когда штанга бралась на грудь, я перед началом жима чуть-чуть расслаблял кисти. В этот момент локти уходили немного назад. Незаметное, совершенно неуловимое для глаз движение. Но оказывалось, что в дальнейшем оно играло роль тормоза. Отведенные назад локти заставляли кисти рук при начале жима идти вперед, а следовательно, и резко вперед выносить штангу. Чтобы создать этому противовес, тело отклонялось назад, а значит, принимало запрещенное правилами положение.
Таковы плоды наших раздумий, плоды долгих и кропотливых поисков. Они потребовали большого труда, настойчивости, смелости. Но без этой работы совершенно немыслимо было бы дальнейшее движение вперед.
Учеба в техникуме, общественная работа, напряженные тренировки…
Интересная, кипучая жизнь.
В 1951 году принесла она мне новую радость. Большую, ни с чем не сравнимую. Встретил я свою любовь. Звали ее Лизой.
Влюбленные, мы ничем не отличались от многих таких же счастливцев. Назначали свидание у памятника Пушкина, гуляли по улицам и переулкам Москвы, ходили в кино. Около десяти Лиза посматривала на часы и, стараясь быть строгой, говорила: