Разговоры

Джакомо Леопарди

Смерть. В добрый час!.. И так, если мы действительно родились от одной матери, то с твоей стороны будет совсем не по-родственному, если ты откажешься немножко пособить мне в моих делах.

Мода. А разве я не делаю этого? Я даже предупреждаю твои желания: беспрерывно видоизменяя и уничтожая все другие привычки, я никогда не посягаю на привычку умирать, и потому, как видишь, смерть существует повсюду от начала мира до нынешнего дня.

Смерть. Удивительно, как это ты не сделала того, чего не могла сделать!

Мода. Как не могла сделать? Как видно, ты еще не имеешь понятия о могуществе Моды.

Смерть. Ну, хорошо, хорошо. Об этом мы успеем еще потолковать, когда умирать будет не в моде. Но было-бы хорошо, сестрица, если бы ты помогла мне достигнуть совершенно противоположных

результатов — словом, чтоб мое дело пошло легче и успешнее, чем это было до сих пор...

Мода. Я уже говорила тебе о некоторых моих делишках, которые и для тебя не бесполезны; но это глупости в сравнении с тем, что я тебе скажу сейчас. В последнее время, единственно, чтоб услужить тебе, я вывела из употребления все виды занятий и упражнений, которые помогают телесному здоровью, и взамен их, частью ввела, а частью еще изобретаю в огромном количестве такие, которые убивают тело и сокращают жизнь. Кроме того, я пустила в мир такие порядки и обычаи, вследствие которых самая жизнь (как в физическом, так и в нравственном смысле) стала скорее мертвою, чем живою; так что настоящий век можно по справедливости назвать веком смерти.

Вспомни прежнее время, когда ты принуждена была гнездиться во рвах и пещерах и во мраке сеять кости и прах — семена, которые не приносили плодов. А теперь? Какая разница! Твои владения озарены светом солнца. Все эти живые люди становятся твоею неотъемлемою собственностью, твоими слугами, даже и в том случае, когда ты не берешь их тотчас после рождения. Но это еще не все. Прежде тебя ненавидели и поносили, теперь-же по моей милости все умные люди ценят и хвалят тебя, противопоставляя самой жизни. Тебя призывают тысячи голосов, тысячи взоров обращены на тебя, как на лучшую надежду. Наконец, замечая, как некоторые честолюбцы желали обессмертить себя, т. е. умереть не совсем, но избавить добрую часть своего существа от твоих когтей, я, хотя и знала, что все это лишь пустая болтовня, но услыхав, что эта басня о бессмертии тебе не нравится и подрывает твою репутацию — я уничтожила привычку искать бессмертия, уничтожила даже самую возможность заслужить его. И теперь, если уж человек умер, то будь уверена, что от него не осталось ни одного кусочка, который не был-бы мертв: он должен отправиться в могилу весь, сполна, как сняток, проглоченный вместе с костями и чешуей!

Не хвастаясь скажу, что все это я сделала из любви к тебе, из желания расширить твое могущество — и не без успеха. Наконец, я и вперед готова помогать тебе всеми силами, и с этим намерением искала встречи с тобою. Удивляюсь, как мы до сих пор могли действовать врозь! Идя рука об руку, мы можем советоваться в затруднительных случаях и сообща изыскивать наилучшие средства к достижению нашей общей цели. Ум хорошо, а два лучше.

Смерть. Ты говоришь правду, сестра. Отныне мы будем действовать вместе.

III.

Природа и Душа.

Природа. Иди в мир, возлюбленная дочь моя, живи, будь велика и несчастна.

Душа. Какое зло я сделала до рождения, что ты приговариваешь меня к такому наказанию?

Природа. К какому наказанию, дочь моя?

Душа. Разве ты не повелеваешь мне быть несчастною!

Природа. Да, но это настолько, насколько ты будешь велика: одно без другого невозможно, тем более, что твое назначение — оживотворить человеческое тело, а люди все по необходимости рождаются и живут несчастными.

Душа. Мне кажется, было-бы разумнее, если-бы ты дала им возможность быть по необходимости счастливыми; если-же это невозможно, тебе следовало-бы воздержаться творить их.

Природа. Ни то, ни другое не в моей власти, потому что я подчинена судьбе; так решила она; почему? — ни ты. ни я не в силах узнать. И теперь, когда ты уже сотворена и предназначена образовать человеческую личность, никакая сила не может избавить тебя от несчастья, общего всем людям. Но, кроме того, тебе необходимо приобрести свое собственное, несравненно сильнейшее несчастье, вследствие превосходства, которым я тебя наделила.

Душа. Я тебя не понимаю, может быть, потому, что только еще начинаю жить. Но скажи мне, разве превосходство и несчастье в сущности одно и то-же? А если нет, не можешь-ли ты разъединить их?

Природа. В душах людей и, пропорционально, в душах всех других животных оба эти явления составляют

почти одно и то-же, потому что превосходство души обусловливает наибольшее ощущение жизни, и это рождает наибольшее чувство собственного несчастья, вследствие чего и является наибольшее несчастье. Также, высшая степень душевной жизненности заключает в себе и высшую степень самолюбия, куда-бы ни направлялось, под каким-бы видом ни проявлялось это самолюбие. Высшая степень самолюбия порождает наибольшее желание благополучия и наибольшее недовольство и страдание в случае лишения его. Все это составляет первобытный и вечный порядок вещей, который я не могу изменить. Кроме того, тонкость твоего собственного ума и живость воображения отнимут у тебя большую часть власти над собою. Грубые животные, преследуя известные цели, посвящают им все свои силы и способности. Но люди в высшей степени редко творят свою волю: в этом им препятствуют обыкновенно их разум и воображение, которые порождают тысячи сомнений в их решениях, тысячи задержек в деятельности. Это одно из великих несчастий жизни. Прибавь к этому еще, что в то время, как ты, вследствие превосходства способностей, легко и быстро опередишь всех других в самых глубоких и трудных познаниях, тем не менее тебе всегда будет или невозможно, или в высшей степени трудно усвоить и применить в жизни множестве вещей, самих по себе до крайности ничтожных, но крайне необходимых для общения с людьми, вещей, употребление которых, как ты увидишь, ничего не стоит тысячам людей не только ниже тебя, но и даже ничтожных в сравнении с тобою. Эти и другие бесчисленные затруднения и несчастья со всех сторон угрожают великим душам. Но за то эти души в изобилии награждаются славою, похвалами и почестями — плодами их собственного величия, и вечною памятью, которую они оставляют после себя потомству.

Душа. Но от кого-же я получу эти похвалы и почести, о которых ты говоришь? От неба, от тебя или от кого-нибудь другого?

Природа. От людей: только они могут дать все это.

Душа. Но видишь-ли: мне кажется, что, не умея сделать, как ты говоришь, самого необходимого в сношениях с людьми, того, что легко дается самым жалким умам, я заслужу скорее презрение и гонение от этих людей, нежели почести и уважение, или-же проживу в неизвестности, как неспособная к человеческому общежитию.

Природа. Мне не дано предвидеть будущее, и я не могу безошибочно предсказать, как люди будут относиться к тебе во время твоей земной жизни. Правда, по опыту прошедшего, самым вероятным можно предположить, что они будут преследовать тебя завистью, которая и составляет другое бедствие, угрожающее великим душам; или, пожалуй, будут презирать тебя, пренебрегать тобою. Но так будет со всеми, подобными тебе. За то, тотчас после смерти, как это было с Камоэнсом, или несколько позднее с Мильтоном — после смерти ты будешь превознесена до небес, не скажу всеми, но маленьким кружком знающих и справедливых людей. Может быть, останки твоего тела будут покоиться в великолепной гробнице, твои деяния в бесчисленных подражаниях пойдут по рукам людей; происшествия твоей жизни многими будут записываться, даже с большим трудом выучиваться на память; одним словом, весь образованный мир наполнится твоим именем. Да, все это будет, если только особенная неблагосклонность фортуны и также самый избыток твоих способностей не помешают тебе явить людям соответственные знаки твоего достоинства — хотя таких несчастных примеров я знаю немало...

Душа. Матушка, хотя я еще только начинаю жить, но чувствую, что самое сильное, даже единственное желание, которое ты мне дала, это — желание счастия. Положим, я кроме того склонна к желанию славы, но ведь я могу желать этой славы не иначе, как счастия, или как средства к достижению его. Из твоих-же слов видно, что хотя превосходство, к которому ты меня присуждаешь, действительно необходимо и полезно для приобретения славы, но оно не ведет к благополучию; напротив, оно ведет к несчастью. Но даже и эта несчастная слава едва-ли состоится до моей смерти; а после нее, какую пользу, какое наслаждение могу я иметь от высочайших благ мира? Наконец, может легко случиться, как ты говоришь, что обманчивая слава, купленная ценой великого несчастья, не придет даже и после смерти. Из этого я заключаю, что ты не только не любишь меня, как утверждала, но скорее ненавидишь, ненавидишь сильнее, чем люди и судьба, среди которых я буду жить, а потому ты и решилась наделить меня этим жестоким даром, этим превосходством, которое будет одним из главных препятствий к достижению моей единственной цели — счастия.