Разговоры
Шрифт:
Земля. Стало быть, не правда и то, что твои города снабжены широкими и чистыми улицами и что ты возделана, как это совершенно ясно видно со стороны Германии при помощи телескопов? {Открытие, принадлежащее г. Грутуизену. См. немецкие газеты за март 1824.}
Луна. Если я возделана, то не замечаю этого; если у меня есть улицы, — не вижу их...
Земля. Видишь-ли, голубушка, я немножко простовата, а потому неудивительно, что люди легко меня обманывают. Но тем не менее, говорю тебе, — остерегайся: если твои жители не стараются тебя покорить, то ожидай опасности от моих: многие из них в разные времена не шутя намеревались тебя покорить и уже сделали с этою целью много приготовлений; в последнее время они стараются как можно подробнее исследовать каждую твою точку, составляют карты твоих владений, измеряют высоты твоих гор, знают даже их имена. Желая тебе всякого добра, я считаю долгом известить тебя об этом деле, чтоб ты на всякий случай держала ухо на-стороже. Теперь позволь задать тебе еще несколько вопросовъ: почему это собаки на тебя лают? Что ты думаешь о тех, которые показывают тебя в колодце? Женщина
Луна. Продолжай, продолжай, соседка, — благо мне не нужно отвечать тебе и прерывать свое обычное молчание. Но если ты так любишь болтать и не находишь других предметов для разговора, — лучше было-бы тебе соорудить из твоих людей новую планету, которая-бы вращалась около тебя и была бы составлена и населена по твоему вкусу; я-же, как видишь, совсем отказываюсь понимать тебя: ты умеешь говорить только о людях, собаках и тому подобных вещах, о которых я знаю так-же много, как и о том великом солнце, вокруг которого, как я слышала, ходит наше собственное солнце.
Земля. Правда, чем больше я стараюсь обходить в нашем разговоре мои собственные дела и вещи, тем менее успеваю в этом. Но вперед я буду осмотрительнее. Скажи мне: это ты забавляешься, притягивая у меня воду из моря и потом снова заставляя ее падать?
Луна. Может быть. Но если и так, я не замечаю этого, как и ты вероятно не замечаешь многих своих действий, хотя они должны быть заметнее моих, потому что ты больше и сильнее меня.
Земля. Я знаю только, что по временам собираю тебе солнечный свет, а твой беру себе; также доставляю тебе сильное освещение во время твоих ночей, что и сама иногда замечаю {Астрономы называют этот свет непрозрачным, матовым. Он бывает виден в темной стороне лунного диска во время новолуния.}. Но я забываю о самом главном: хотелось-бы мне знать, правду ли говорит Ариост, что все, что человек со временем теряет, напр. юность, красота, здоровье, стремления честолюбия и т. под.— все это уходит от земли и отправляется на луну, так что там у тебя собирается все человеческое, за исключением одной глупости, которая никогда не покидает людей? Если это правда, — ты теперь, я думаю, полным полна, и скоро у тебя не достанет места, тем более, что в последнее время люди потеряли множество вещей (так, напр., любовь к отечеству, добродетель," справедливость, великодушие), и не только некоторые и отчасти,; но все и вполне. Действительно, если все это не у тебя, то где же оно? А потому сделаем уговор, по которому ты обязуешься с этих пор передавать мне из рук в руки эти необходимые вещи, тем более, что ты наверное и сама будешь рада опростаться от них, особенно от здравого смысла, который, говорят, занимает у тебя очень много места; я-же, с своей стороны, обязуюсь платить тебе за все это чистыми людскими денежками.
Луна. Я вижу, ты снова возвращаешься к людям, и хотя, по твоим словам, глупость не покидает твоих границ, однако ты хочешь всячески одурачить меня и лишить здравого смысла, отыскивая свой собственный, который я не знаю, куда ты девала; знаю только, что у меня его нет, как нет и других вещей, о которых ты спрашиваешь.
Земля. Но по крайней мере скажи мне, существуют-ли там у вас пороки, злодеяния, несчастья, печали, старость, — словом зло? Слыхала-ли ты об этих вещах?
Луна. О, об этих-то я слыхала и знаю их, знаю превосходно, потому что действительно переполнена ими.
Земля. Что-же преобладает у твоего народа, — достоинства или недостатки?
Луна. Недостатки далеко преобладают.
Земля. Чего у тебя больше, добра или зла?
Луна. Зла, — без всякого сравнения.
Земля. Вообще, счастливы или несчастны твои обитатели?
Луна. Так несчастны, что я не поменялась-бы жребием с самым счастливым из них.
Земля. То-же самое и здесь. Удивительно, как это я, нисколько не похожая на тебя во всем другом, в этом совершенно сходна с тобою!
Луна. Так-же, как сходна со мною и формой, и движеньем, и тем, что получаешь свет от солнца. В этом нет ничего особенно удивительного: зло обще всем планетам вселенной или, по крайней мере, нашего солнечного мира, как и форма круга и другие упомянутые свойства. Если-бы тебя могли слышать Уран или Сатурн, или какая-нибудь другая планета, все они ответили-бы тебе то-же самое: я уже спрашивала об этом Венеру и Меркурия, к которым иногда бываю ближе тебя, спрашивала и другие планеты, все говорят одно и то-же; я думаю, что даже само солнце и всякая другая звезда подтвердит это.
Земля. Тем не менее я все-таки ожидаю добра, в особенности теперь: люди обещают мне в будущем много счастия.
Луна. Ожидай себе; и я тебе обещаю, что ты никогда не перестанешь ожидать.
Земля. Однако, знаешь что? Мои люди и звери начинают просыпаться: с той стороны, откуда я говорю с тобою, — ночь, а потому все они спали; по вследствие шума, который мы производим нашим разговором, они начинают в страхе просыпаться...
Луна. Но с этой стороны, как ты видишь, — день.
Земля. Я вовсе не желаю причинять беспокойство моим людям и нарушать их сон,
Луна. Прощай. Доброй ночи!
VII.
Заклад Прометея.
В лето восемьсот тридцать тысяч двести семьдесят пятое царствования Зевса, коллегия Муз напечатала и развесила в публичных местах и предместьях города Поднебесья многочисленные объявления, в которых приглашала всех высших и низших богов, а равно и других жителей упомянутого города, когда-либо сделавших какое-нибудь общеполезное изобретение, представить свое открытие (в рисунке, в модели или в оригинале) на рассмотрение присяжных судей этой коллегии. Извиняясь крайним недостатком средств, коллегия муз обещала присудить за лучшее изобретение простой лавровый венок, но с правом носить его на голове днем и ночью, в публичных и частных местах, в городе и вне его, а также быть изображенным с этим венком на голове. Многие из бессмертных конкурировали на эту премию, во делали это единственно для развлечения, которое обитателям Поднебесья равно необходимо, как и жителям всякого другого города; венок-же почти не интересовал их, так как сам по себе не стоил порядочного суконного картуза; что-же касается до славы, то если уж многие из смертных начинают презирать ее, — богам она и подавно должна была опротиветь. По окончании конкурса (пример единственный и неслыханный в подобных случаях!) означенная премия была присуждена действительно по заслугам, без посредства просьб и тайных обещаний, трем изобретателям: Вакху за изобретение вина, Минерве за изобретение масла (вещи необходимой для богов, которые, как известно, имеют привычку ежедневно умащать свое тело после бани) и Вулкану, который приготовил медную кастрюльку, названную им экономической, потому что в ней можно было очень быстро и с небольшой затратой огня варить и жарить всякое кушанье. Таким образом премию должно было разделить на три части, и на долю каждого пришлось не более одной лавровой веточки. Но победители отказались от премии: Вулкан отговорился тем, что стоя большую часть времени у огня, ему было-бы слишком неудобно держать на голове это украшение, да кроме того он находился-бы в постоянной опасности обжечься и даже сгореть, если-бы искра случайно попала на сухие лавровые ветви и зажгла их. Минерва объявила, что и без того носит на голове шлем, достаточный, по словам Гомера, для прикрытия войска сотни городов, и потому ей совсем некстати увеличивать тяжесть своего убора. Вакх не хотел променять свою митру и венок из виноградных лоз на лавровый, хотя и изъявил готовность поместить его как вывеску над своим кабачком. Музы не согласились на это, и таким образом лавровый венок остался в кладовой коллегии.
Никто из конкурентов не завидовал победителям, никто не жаловался на судей и не порицал приговора, за исключением одного Прометея, представившего на конкурс модель земли, которую он сделал и приспособил к образованию первых людей, — и подробное изложение качеств и обязанностей рода человеческого. Один Прометей завидовал, жаловался и порицал. Это обстоятельство возбудило не малое удивление в обществе бессмертных, тем более, что Прометей главным образом желал не почести, не славы, но самой привилегии носить лавровый венок. Некоторые готовы были предположить, что он добивался этого украшения единственно, чтоб защитить свою голову от ветра и непогоды, как Тиберий, который, говорят, заслышав гром, тотчас надевал на голову лавровый венок, думая, что лавр не допускает молнии; но в городе Поднебесье молнии и грома совсем не бывает. Другие более основательно объяснили это тем, что Прометей от времени потерял волосы и, как диктатор Цезарь, хотел скрыть под диадемою свою обнаженную голову. но как-бы то ни было, возвратимся к рассказу.
Однажды Прометей, разговаривая с Момусом, сильно бранил коллегию Муз за то, что она вино, масло и кастрюльки предпочла человеческому роду, в котором он видел величайшее создание бессмертных. Не убедив Момуса, который приводил против этого не знаю какие опровержения, Прометей предложил ему сойти на землю, выбрать любое место в каждой из пяти частей света, и держал пари, что во всех пяти местах они найдут очевидные доказательства того, что человек совершеннейшее, создание природы. Пари состоялось, и спорщики, условившись в цене заклада, немедленно стали спускаться на землю, направляясь прежде всего к Новому свету, который возбуждал в бессмертных особенное любопытство. Путешественники опустились в северной части страны Попайян, недалеко от реки Каука, в таком месте, где действительно оказались многие следы человеческого поселения: тропинки, хотя уже заросшие во многих местах, срубленные деревья, нечто в роде могил и человеческие кости, разбросанные там и сям. Но сколько ни прислушивались, как ни смотрели наши боги вокруг, они не могли открыть ни человеческого голоса, ни тени живого человека. Они прошли (частью пешком, частью по воздуху) много миль, переправляясь через горы и реки и находя повсюду те-же самые следы и то-же безлюдье. "Почему-же эти страны так пустынны", спросил Момус Прометея, "когда повидимому они должны быть обитаемы?" Прометей напомнил своему спутнику о морских наводнениях, землетрясениях, бурях и чудовищных дождях, которые так обыкновенны в жарких поясах. Но Момус не понимал, как могли морские наводнения угрожать стране, которая так далека от моря, что его не видно ни с какой стороны, и еще менее — каким образом землетрясения, бури и дожди, уничтожив всех людей в стране, не тронули ни ягуаров, ни обезьян, ни муравьев, ни орлов, ни попугаев, которых было множество вокруг?... Наконец, спустившись в необозримую долину, путешественники открыли небольшую кучку деревянных шалашей, покрытых пальмовыми листьями и наглухо обнесенных частоколом; перед одним из шалашей они заметили толпу диких, из которых одни сидели, другие стояли вокруг глубокой ямы, в которой был разведен сильный огонь. Бессмертные приблизились и приняли человеческий образ. Прометей сделал общий поклон и, обратившись к одному из дикарей, который казался начальником, спросил его: что поделываете?