Разговоры
Шрифт:
Дикий. Как видишь — едим.
Прометей. Какие припасы у вас?
Дикий. Немного мяса.
Прометей. Домашнее или диких животных?
Дикий. Домашнее — моего сына.
Прометей. Разве твой сын теленок, как у Пазифаи?
Дикий. Нет, не теленок, а человек, как и все другие. Прометей. В своем-ли ты уме? есть свое собственное мясо? Дикий, Не свое собственное, а моего сына, которого я нарочно для этого произвел на свет и выкормил.
Прометей. Чтобы есть его?
Дикий. Чтож тут удивительного? Я также думаю съесть и мать его. когда она будет неспособна давать детей.
Момус. Как наконец съедают наседку, съевши яйца.
Дикий. Да
Прометей. Скажи мне: эти невольники из твоего племени или из другого?
Дикий. Из другого.
Прометей. Далеко оно отсюда?
Дикий. Между нашими и их домами протекал ручей.
И указывая на маленький пригорок, прибавил: "Они жили там, но наши их истребили". В это время Прометею показалось, что многие из диких поглядывали на него с той любезностью, с какою смотрит обыкновенно кошка на мышь, и он, чтоб не быть съеденным собственными креатурами, быстро поднялся на воздух; примеру его последовал и Момус; оба были так напуганы, что при полете испортили кушанье дикарей тем самым составом, которым, говорят, гарпии из зависти поливали столы троянцев. Но дикари, которые были более голодны и менее брезгливы, нежели спутники Энея, спокойно продолжали свой обед. Разочарованный в Новом Свете, Прометей обратился немедленно к самому старому, т. е. к Азии, и, пролетев почти мгновенно расстояние между новой и старой Индией, опустился с своим путником около Агры, в поле, где волновалась громадная толпа народа, собравшегося вокруг глубокой ямы, наполненной дровами. На краю этой ямы, с одной стороны, стояли люди с факелами, готовые поджечь дрова, а с другой, на эшафоте, находилась молодая женщина, убранная в пышные наряды и увешанная всевозможными украшениями, которая, танцуя и распевая, выказывала необыкновенную веселость. При виде этого Прометей вообразил, что перед ним стоит новая Лукреция или Виргиния или вообще женщина из славного рода Ифигений, Кодров, Курциев, Дециев и пр., которая, следуя внушению какого-нибудь оракула, добровольно приносит себя в жертву для блага отечества. Услыхав, что причиною жертвоприношения женщины была смерть ее мужа, Прометей подумал, что она, как Альцеста, желает ценою собственной жизни искупить душу своего мужа. Но узнав, что она подлежала сожжению только в силу обычая, которому следовали все вдовы ее секты, что она ненавидела своего мужа и теперь пьяна, — он отвернулся от возмутительного зрелища и пригласил Момуса отправиться в Европу. Дорогою у них завязался следующий разговор:
Момус. Когда ты с великою опасностью похищал огонь с неба, чтоб сообщить его людям, думал-ли ты, что они воспользуются им так?
Прометей. Действительно не думал. Но прими в соображение, милый Момус, что мы видели дикарей; не по ним должно судить о природе человека, а по народам цивилизованным, к которым мы теперь отправляемся, и я твердо убежден, что там мы увидим вещи, которые покажутся нам достойными не только похвалы, но и удивления.
Момус. Но я все-таки не могу признать людей самой совершенной породой в мире, если они только под условием цивилизации перестают сжигать самих себя и пожирать собственных детей; ведь другие животные — все дикие; однако ни одно из них не сжигает себя добровольно (за исключением одного феникса, которого, говоря правду, не существует): животные очень редко едят подобных себе, еще реже покушаются на своих детей, — и то по какому-нибудь особенному случаю, а не потому что нарочно готовят их на съедение. Припомни, что из пяти частей света только одна (и то не вся), ничтожная в сравнении с величиною и населением остальных четырех, да еще небольшая частица другой обладают тою цивилизацией, которую ты так восхваляешь. Кроме того, ты сам не станешь утверждать, что эта цивилизация вполне совершенна, и что теперь жители Парижа или какой-нибудь Филадельфии обладают всею полнотою превосходства, к которому способен человек. Теперь спрашивается, сколько-же времени должны трудиться дикари, чтоб достигнуть настоящего состояния цивилизации, далеко не совершенного? Столько лет, сколько прошло от сотворения человека до последних дней. Прибавь к этому еще, что почти всеми своими изобретениями, которые оказали наибольшие услуги цивилизации, люди обязаны главным
Нет сомнения, что Прометей мог дать на все эти рассуждения ясный, точный и определенный ответ, но верно то, что он его не дал, потому что в это самое время путешественники очутились в Лондоне. Там их внимание было привлечено толпой народа, собравшегося около одного частного дома. Боги продрались через толпу, вошли в дом и увидели там на постели человека с огнестрельною раной в груди и уже мертвого; около него лежали двое детей, также убитых. В комнате было много прислуги и несколько чиновников, которые ее расспрашивали, пока полицейский составлял акт.
Прометей. Кто эти несчастные?
Слуга. Мой господин с детьми.
Прометей. Кто-же их убил?
Слуга. Мой господин — всех троих.
Прометей. Ты хочешь сказать — детей и себя?
Слуга. Так точно.
Прометей. Что-же это? Вероятно с ним случилось какое-нибудь великое несчастье?
Слуга. Никакого, насколько мне известно.
Прометей. Но может быть он был беден, унижен, несчастлив в любви?
Слуга. Он был очень богат, и все его уважали; о любви-же он совсем не заботился.
Прометей. Но откуда-же взялось у него такое отчаяние?
Слуга. От скуки, как видно из записки, которую он оставил.
Прометей. А эти судьи что делают?
Слуга. Они справляются, был-ли мой барин сумасшедший или нет, потому что, в случае сумасшествия, его имущество но закону поступает в казну. Наверное объявят сумасшедшим.
Прометей. Но скажи мне, разве у твоего барина не было друга, которому он мог-бы поручить своих детей, вместо того чтоб убивать их?
Слуга. Да, у него был очень близкий друг, которому он и поручил свою собаку {Это — факт.}.
Момус поздравил Прометея с добрыми результатами цивилизации и благами человеческой жизни и уже хотел ему напомнить, что ни одно животное, за исключением человека, не убивает добровольно и от скуки ни себя, ни своих детей, во Прометей предупредил его и не желая видеть остальных частей света, заплатил ему заклад.
VIII.
Физик и Метафизик.
Физик. Eureca! Eureca!
Метафизик. Что? Что ты нашел?
Физик. Искусство долго жить.
Метафизик. А что это за книга у тебя в руках?
Физик. В ней я объясняю свое открытие, вследствие которого люди будут жить долго, а я буду жить по крайней мере вечно, т. е. приобрету бессмертную славу.
Метафизик. Послушай, сделай так: возьми свинцовый ящичек, запри в него свою книгу, закопай в землю и заметь хорошенько то место, чтоб можно было прийти и открыть твое сочинение, когда люди изобретут искусство жить счастливо.
Физик. А до тех пор?
Метафизик. До тех пор оно ни к чему не годно. Я уважал-бы твою книгу более, если-бы она, напротив, учила мало жить.
Физик. Но эта наука давно известна, и люди в совершенстве умеют пользоваться ея правилами.