Разные годы
Шрифт:
— Признаться, — усмехнулся старик, — я знал, что вы скажете мне что-нибудь подобное. Но хотел, чтобы это услышали все. Мне не давала покоя мысль: неужели это сделали те самые люди? Неужели люди, ходившие в лаптях, не видевшие никакой крыши, кроме соломенной, жившие в хлеву, пользовавшиеся светом лучины, как тысячелетия назад, когда впервые был открыт огонь, неужели те самые люди построили Ангарск, Запорожье, Новую Каховку, Караганду? Наконец, построили, да, да, как бы заново построили грандиозный город Москву? Неужели безграмотный хозяин избы, в которой я ночевал в 1927 году и который не знал даже о существовании Парижа, стал ученым и историком архитектуры? Вот о чем я думал во время нашей поездки. И понял глубокий смысл той простой фразы, которая высечена на фронтоне одного из московских домов: «Вся наша надежда покоится на людях, которые сами себя кормят». Это так и есть, это правда. Слава человеку, который сам себя кормит, — крикнул старик и залпом выпил свой бокал, к которому не притрагивался весь вечер.
Москва, 1958
РИСК
Может
И все-таки вам трудно будет оценить во всей полноте масштаб этих усилий, если не познакомитесь с тем, что спрятано под землей, что уже недоступно человеческому глазу, с той примечательной историей, которую здесь называют лаконично и просто: историей фундамента. Это может показаться удивительным: что примечательного в фундаменте? Разве он сооружен не из того же железа и бетона, которым пользовались на всех других высотных домах Москвы, да и во всем мире? Да, это так: фундамент здесь обычный, хорошо продуманный и крепкий, каким ему и положено быть. И все же в нем, в фундаменте этом, таится одна из крупнейших побед советского инженерного искусства, здесь проявились те высокие моральные качества, которые отличают советского человека: смелость и настойчивость в достижении цели, пытливость и глубина знаний, широкая инициатива и принципиальность, упорное стремление ко всему новому и прогрессивному. Наберитесь же терпения и выслушайте историю подземных сооружений высотного дома у Красных ворот.
В то время архитектор Алексей Николаевич Душкин и инженер Виктор Михайлович Абрамов представили на конкурс свой проект дома у Красных ворот. Этот проект был Министерством путей сообщения СССР признан лучшим, наиболее оригинальным и интересным; его главного конструктора Виктора Михайловича Абрамова назначили главным инженером сооружения дома. Первого августа тысяча девятьсот сорок девятого года был здесь уложен первый кубометр бетона, и с этого дня за дощатым забором начал возникать каркас монументального здания.
Однако еще до этого дня авторы проекта — Душкин и Абрамов, два крупных инженера-организатора — Александр Павлович Кулаков и Константин Владимирович Мохортов собрались вместе с крупнейшими советскими учеными и экспертами для обсуждения главной и решающей проблемы: каким методом вести сооружение дома. Эту проблему выдвинула сама жизнь — сроки были сжатые, а проект отличался своей необычайностью, смелостью и сложностью. Впрочем, сложность эта определялась даже не проектом, а тем клочком земли у Красных ворот, который избрали для сооружения дома. Геологи проникли к самым глубоким подземным пластам, с терпеливой скрупулезностью исследовали этот клочок земли и нарисовали далеко не утешительную картину: здесь чередуются водоносные суглинки, супеси и мелкозернистые пески. И самое неприятное — мощность плывунных пород, или, как их просто называют, плывунов, достигает шестнадцати метров. Короче говоря, геологи напомнили всем о той земляной жиже, с которой придется столкнуться при сооружении фундамента. Что ж, это было не новостью. Наши инженеры уже давно научились укрощать и преодолевать эти подземные плывуны, и клочок земли у Красных ворот не является исключением — они подстерегали проходчиков и бетонщиков на всех трассах метрополитена, под всеми улицами и площадями Москвы. Но здесь — у Красных ворот — дело осложнялось другим обстоятельством: к высотному дому должен примыкать новый подземный вестибюль метрополитена, второй выход станции «Красные ворота» [4] , то есть крупное подземное сооружение — малый эскалатор, промежуточный обширный переход и большой эскалатор. Более того, вся эта железобетонная подземная махина должна быть фундаментом для высотного дома. И в этом тоже не было ничего особенного — эксперты согласились с таким остроумным решением авторов проекта. Разве линии метрополитена и даже станции не находятся у нас под домами Москвы? Может ли это кого-нибудь смутить? Да, все расчеты верны, главный конструктор Виктор Михайлович Абрамов все предусмотрел, он использовал все блистательные достижения советской градостроительной культуры. И, как это водится во всем мире — надо соорудить подземный вестибюль метрополитена, а стало быть, и фундамент правого крыла дома, а потом уже приступить и к самому дому. И хоть центральный, высотный корпус в двадцать пять этажей должен быть воздвигнут не над вестибюлем, а на краю его — надо отложить монтаж стального каркаса по крайней мере на год. Нельзя же возводить громаду весом в десятки тысяч тонн на грани еще не забетонированного, не укрепленного котлована. И какого котлована — в нем может поместиться восьмиэтажный дом — его глубина достигает двадцати четырех метров. Нет, сперва нужно все сделать под землей, а потом уж заняться всем на земле. Так было всегда, так будет всегда. Это непреложный и незыблемый закон. В тот памятный летний день этот закон отстаивали ученые, люди, умудренные
4
Ныне станция метро «Лермонтовская».
Правда, у всех, кто обсуждал тогда эту проблему, был один упорный и неумолимый противник: время. Оно не считалось ни с какими научными доводами, не обращало внимания на мировой опыт, оно настойчиво требовало: не сдавайтесь, еще и еще раз обдумайте, взвесьте, рассчитайте, еще и еще раз поищите другой путь — ведь вы все советские инженеры. Именно эту мысль высказали тогда Абрамов и Кулаков. Неужели нельзя выиграть этот год, неужели нельзя вырвать его у этого безмятежного и упрямого бога, которому все так охотно поклоняются, — у мирового опыта. Если опыт отказывает им в этом, если он толкает их, советских инженеров, на проторенные пути — это еще не значит, что иных путей нет. Сократить на целый год срок сооружения дома — ради такой цели стоит экспериментировать, искать, думать. Правда, у инженеров было одно твердое условие: они не имели права ни рисковать, ни ошибаться. Им, как выразился Кулаков, «нужно выбить сто очков из ста возможных». Надо было не только найти новый путь, более прогрессивный способ, но и точно его рассчитать, доказать его реальность и бесспорность с математической ясностью.
Начались дни и ночи мучительных творческих поисков. Мысль все время вращалась вокруг простой и все же недоступной идеи — вести сооружение одновременно — под землей и на земле, параллельно — вестибюль метрополитена и высотный дом.
Два инженера — Кулаков и Абрамов — взвалили на свои плечи всю тяжесть этой большой и интересной проблемы. Это — люди большой технической культуры, инженеры новой, советской формации. Кулаков родился и вырос в Томске, в семье штукатура. Там же он учился в школе, трудился на сибирских стройках, изучил многие профессии — был масленщиком, слесарем, инструктором слесарей. Вечерами он готовился, а потом и поступил в Новосибирский институт инженеров железнодорожного транспорта. Став инженером, Кулаков вернулся туда, где проходил свою первую жизненную школу, — на стройки Сибири. Он начал с десятника, потом стал помощником прораба, прорабом, инженером, главным инженером. Он получил «второй раз» диплом инженера — ему выдала его самая требовательная и суровая школа — жизнь. Кулаков сооружал мощную теплоэлектроцентраль, вокзал в Новосибирске, вторые пути в Сибири — словом, знания, полученные в аудиториях института, он дополнял опытом. В среде строителей железнодорожного транспорта Кулаков прослыл человеком смелым и настойчивым, умеющим рисковать, если этот риск вызывается не безрассудностью, а спокойным техническим расчетом, если риск опирается на твердые фундаментальные знания.
Главный конструктор дома Виктор Михайлович Абрамов тоже прошел большую жизненную школу. Сын потомственного железнодорожника, паровозного машиниста в депо Синельниково, Абрамов и сам когда-то мечтал о вождении паровозов. Но в детстве, во время зимних игр с ребятишками кто-то запустил в него комочком снега и попал в правый глаз. Он почти перестал видеть этим глазом, и Абрамов не представлял себе, что можно будет продолжать учиться. Во всяком случае профессия машиниста паровоза была для Абрамова навсегда закрыта. Но были открыты тысячи других путей, и он решил стать инженером. Потребовалось немало юношеской воли, чтобы не отставать от своих сверстников в школе, а потом так же успешно учиться в Днепропетровском институте железнодорожного транспорта.
Теперь оба эти института — в Новосибирске и Днепропетровске — могут гордиться своими питомцами. Впрочем, Абрамов еще тогда выделялся своими универсальными знаниями, пытливым умом и тем качеством, которое так ценят люди науки, — уметь находить и видеть простейшее даже в самом сложном. Но прежде чем посвятить себя научной деятельности — он почти целое десятилетие проектировал заводы, электростанции, железнодорожные депо, жилые дома. Он приобрел широкий инженерный кругозор и мог с полным правом пойти в научно-исследовательский институт. Исследования Абрамова касались главным образом строительных проблем. И весь свой «практический и научный багаж», как называет это сам Абрамов, он собрал и сконцентрировал, когда вместе с архитектором Душкиным проектировал дом у Красных ворот. Но это был не только синтез его многолетнего опыта, не только сгусток его инженерных знаний, но скачок вперед, новая ступень технической культуры.
Вот почему ни Кулаков, ни Абрамов не могли и не хотели мириться с теми испытанными путями сооружения дома, которые всем казались само собой разумеющимися и, может быть, даже сулили верный успех, но требовали все же лишнего года труда тысяч людей. Уже в те дни инженеры мало-помалу свыклись с мыслью, что это лишний год, и делали все возможное, а порой, казалось, и невозможное, чтобы этот год не понадобился. Вновь и вновь они собирались — Абрамов, Кулаков, Мохортов, Дорман, Пржедецкий, Бучек, Уманский — шаг за шагом пробивали себе новую дорогу. Нет, они не блуждали во тьме, не продирались в непроходимых дебрях. Они были вооружены верными компасами — опытом и знаниями. И дело было в том, чтобы искуснее и смелее применить и опыт, и знания.