Разоблачение Оливера Райана

Ньюджент Лиз

Теперь, оглядываясь назад, понимаю: очевидно, все знали, что я гей. Нет, я не вел себя манерно, ничего такого, но очевидное отсутствие интереса к местным девушкам могло вызвать подозрения. Душной ночью в конце июля, после нескольких кувшинов местного вина и затяжек остро пахнущей самокрутки от одного из местных жителей, я не смог удержаться. Мы играли в старую невинную детскую игру «правда или желание», которую переименовали в «правда или выпивка». Тебе задают прямой личный вопрос, и нужно либо ответить честно, либо выпить на два пальца вина из кувшина. Когда снова настала моя очередь, одна из девушек спросила, кого из них я хотел бы поцеловать. Теперь думаю, что это могла быть провокация. Воцарилась

выжидательная тишина, все ждали моего ответа. У костра, на глазах у всех собравшихся, я по-гомосячьи самозабвенно обнял Оливера и одурело объявил: «Я люблю Оливера!»

Лора дала мне пощечину. Оливер рассмеялся. Его смех ранил меня сильнее, чем пощечина. Лора вытащила меня из палатки, проклиная мое пьянство. Она была в ярости, настаивая на том, что я выставляю себя полным придурком. Я не могу быть геем. Папа убьет меня. Это аморально. Отец Игнатий был бы возмущен. И что подумает Оливер? И так далее, и так далее.

Я не помню, как лег спать в ту ночь, но утром я проснулся на своей койке рано, с чувством ужаса, страха и стыда. Я повернулся к Оливеру. Он лежал на спине, заложив руки за голову, лицом ко мне.

– Не будь педиком, – сказал он. – Не люблю педиков, они все грязные ублюдки.

В отчаянии я отвернулся и яростно заморгал, чтобы сдержать слезы.

– Ты просто еще не нашел подходящую женщину. Тебе нужно кого-то трахнуть, и всё будет в порядке. Чертов девственник… Предоставь это мне. Я всё исправлю.

Он вскочил с кровати, протянул руку, взъерошил мне волосы, а затем хлопнул меня полотенцем по прикрытой пропотевшей простыней заднице. Если этим он пытался оттолкнуть меня от себя, то получилось на редкость плохо. Однако я решил согласиться с этой затеей. Ведь Оливер не любил педиков.

Оливер обратил мое внимание на то, что мадам Вероника была вдовой. А вдовы, сказал он, «помешаны на сексе». К тому же она француженка, а значит, сексуальна. И нет, он не думает, что ее возраст – вдвое старше моего – может стать препятствием. Оливер посоветовал мне попробовать сблизиться с ней. Предложить помощь на кухне, похвалить ее одежду, прическу и так далее. Глупо, знаю, но для меня это означало, что теперь мне будет о чем говорить с Оливером и я могу находиться около него.

Неудивительно, что мадам была совершенно сбита с толку моим вниманием. Но какая это оказалась чудесная женщина! Она научила меня всему, что я знаю. Искусству кулинарии.

Она пробудила во мне вкус к стряпне (но ни к чему иному). Ирландия в те годы была гастрономической пустыней. Соус из петрушки считался верхом изысканности. Здесь же я узнал о том, что варка – не единственный способ приготовления овощей; что выпечка – настоящее искусство; что мясо можно коптить, вялить, жарить и тушить; что травы и специи добавляют аромата; что чеснок существует.

Мое кулинарное образование началось травматично. В прямом смысле этого слова. Когда в то утро я появился на пороге кухни, предлагая помощь, то стал свидетелем события, определившего будущее. Анна-Мари, пожилая помощница, споткнулась и упала по пути к раковине с большим подносом свежеслепленных булочек в руках, сломав при этом правую руку. Это был не очень серьезный перелом – никаких протыкающих кожу костей, ничего подобного, – но довольно болезненный. От этой боли она вскрикнула, и началась огромная суматоха. На помощь Анне-Мари позвали из деревни доктора, потом пострадавшую отправили в местную больницу, и больше мы ее за всё время нашего пребывания не видели. Поскольку дело надо было закончить, мадам показала мне, что делать с бриошами (сбрызнуть водой и отправить в духовку), и прикомандировала к кухонным обязанностям до конца недели. Какое блаженство! Я быстро учился и к концу дня уже сделал свой первый винегрет, приготовил шесть свежих форелей (на пару!), поджарил

мешок моркови и несколько кабачков.

Конечно, понадобилось некоторое время, чтобы я смог самостоятельно взбить соус veloute или приготовить персиковые barquettes, но мне казалось, что я во всем этом как рыба в воде. Мадам была отличным учителем, но и я, позволю себе заметить, был отличным учеником. Не говоря уже о том, что работал в помещении и занимался тем, что мне нравилось, и, хотя жара от двух горящих печей иногда становилась чудовищной, это было лучше, чем потеть в поле. Когда я вернулся в палатку той ночью – просто светился от счастья. Оливер предположил, что мадам пробудила во мне интерес, но на самом деле я совершенно забыл, что моя миссия состояла в том, чтобы соблазнить ее.

Конечно, Лора была в ярости: ее брат обосновался на кухне, а парень предавался изысканным занятиям в библиотеке; и только одна она оставалась простой paysanne (крестьянкой). Я попытался успокоить ее, сказав, что она прекрасно выглядит. От пребывания на свежем воздухе Лора очень похорошела, и хотя поначалу лицо ее обгорело, позже это превратилось в ровный красивый загар, и она стала похожа на крошечную амазонку. Лора отнеслась к комплименту равнодушно, но пожаловалась, что чувствует себя усталой и брошенной. К моему вечному сожалению, я почти не обращал внимания на ее бедственное положение.

Я предпринял несколько жалких попыток пофлиртовать с мадам, но она проявляла не больше интереса, чем был с моей стороны. Языковой барьер создавал дополнительные трудности (как будто их и так не хватало), но я был полон решимости не разочаровать Оливера. Он дал мне несколько советов, и я пытался действовать в соответствии с ними.

В конце одного особенно жаркого дня я отвел потной рукой волосы мадам с ее лица и спросил, могу ли расчесать их. Оливер убеждал меня в том, что это гарантированно выигрышный ход. Она была немного озадачена, но согласилась.

Оливер был прав. Женщины любят ухаживать за своими волосами. Пока я расчесывал ей волосы, мне пришла в голову замечательная идея. Волосы мадам были довольно длинными. Я взял ее прядь в руку и начал переплетать ее с другой так, чтобы она образовала что-то вроде узла у нее на макушке. Tres chic. Я только что изобрел прическу! Как это самонадеянно с моей стороны. На самом деле это был шиньон в типично французском стиле, популярном в Париже в сороковые, но откуда нам-то было это знать? Я никогда раньше не возился с женскими волосами, а мадам, возможно, знала, как приготовить sabayon (сладкую винную подливку) в своем bain-marie (котелке на водяной бане), но была совершенно безнадежна в плане стиля. Но вот дурой она не была.

– Tu es homosexuel? – спросила она.

К счастью, это слово понятно и без перевода.

– Oui, – сказал я. И потом целый час плакал.

Мадам была исполнена искреннего сочувствия. Понятия не имею, что она говорила, но она несколько раз прикладывала палец к губам, чтобы дать мне знать, что сохранит мой секрет в тайне. Ее ничуть не взволновала эта новость; она не выставила меня вон, не смеялась надо мной, не пришла в ужас. Просто для нее всё встало на свои места. Тайна была раскрыта. С помощью языка жестов я признался, что влюблен в Оливера, и это ее немного шокировало. Она, как и все остальные, знала, что Оливер и моя сестра Лора вместе. Она по-матерински обняла меня и что-то сказала по-французски, показывая куда-то вверх по склону. Думаю, имела в виду, что мне стоит прогуляться. Так я и сделал. Но это не помогло.