Развод в 50. Муж полюбил другую
Шрифт:
Раньше я всегда держала дистанцию, пресекала любые теложвижения в мою сторону с возможным проджением. Я отталкивала всех мужчин, включая Самира, если старались даже намекнуть на что-то большее чем просто деловыу или дружеские отношения.
Но именно Самир оказался самым настырным и упертым… Все это время он постоянно был рядом, своим присутствием делал так, чтобы я привыкла к нему, свяклась с его присутствием в моей жизни.
Я и вправду искала его глазами на званых вечерах или благотврорительных приемах. Одергивала
А сегодня… Сегодня, он пригласил меня на ужин.
Что подумают дети? А мама? А люди вокруг? Я готова к этому?
Вечером, за ужином с мамой в уютной кухне нашего дома, долго не решаюсь рассказать о приглашении. Мы сидим за круглым столом, накрытым вышитой скатертью, которая досталась нам еще от бабушки. В центре стола — ваза с сухоцветами, которую я составила еще осенью. За окном мягко падает снег, а в комнате тепло и пахнет пловом — мамин фирменный рецепт, в который она добавляет особую смесь специй.
Мама сидит напротив, в своем любимом шерстяном кардигане цвета морской волны. Ее седые волосы собраны в аккуратный пучок, а на тонком запястье — серебряный браслет, подарок от моего отца на их двадцатую годовщину. Она внимательно наблюдает за мной, пока я рассеянно перебираю рисинки ложкой в тарелке, почти не притрагиваясь к еде.
— Ты какая-то задумчивая сегодня, — говорит она, накладывая мне добавку плова. Пар поднимается от тарелки, принося с собой аромат шафрана и кардамона. — Случилось что-то?
Ее голос, тихий и спокойный, всегда действует на меня успокаивающе. Но сейчас я чувствую, как сердце снова начинает биться чаще, а щеки теплеют. Сглатываю, собираясь с мыслями.
— Самир пригласил меня на ужин, — отвечаю, глядя в тарелку и старательно выкладывая рис в аккуратную горку. Под ложкой оказывается кусочек мяса, и я методично режу его на мелкие части, избегая маминого взгляда. — Завтра.
Слышу, как мама откладывает свою ложку, и чувствую на себе её внимательный взгляд. Поднимаю глаза и вижу, как уголки её губ слегка приподнимаются в понимающей улыбке. В её карих глазах, таких похожих на мои, мелькает что-то похожее на удовлетворение.
— Наконец-то, — говорит она мягко, протягивая руку через стол и накрывая ею мою ладонь. Её пальцы прохладные и сухие, с выступающими венами и узловатыми суставами, руки женщины, прожившей долгую жизнь. — Я уже начала думать, что ты решила провести остаток дней в одиночестве.
Тепло её прикосновения разливается по коже, поднимается вверх по руке. Чувствую, как напряжение, сковывавшее плечи весь день, начинает понемногу отпускать.
— Ты не считаешь, что это… неправильно? — спрашиваю, не в силах подобрать нужное слово. В горле пересыхает, и я делаю глоток воды. Холодная жидкость скользит вниз по пищеводу, принося мимолетное облегчение. — Так скоро после развода?
Мама слегка сжимает мою руку, её кожа шершавая от лет домашней работы.
— Скоро? — она качает головой, и серебряные серьги мягко покачиваются, ловя свет лампы. — Рания, прошло уже три года. Рамазан давно живёт своей жизнью, у него новая семья, ребёнок. Почему ты должна останавливать свою жизнь?
Её слова проникают глубоко, задевая что-то болезненное внутри. Желудок сжимается, а во рту появляется привкус горечи. Я опускаю взгляд, разглядывая узор на скатерти — переплетающиеся нити, образующие сложный геометрический орнамент.
— Дети… — начинаю я, но мама перебивает, слегка постукивая кончиками пальцев по моей ладони.
— Твои дети хотят видеть тебя счастливой, — её голос звучит уверенно, в нём слышится сталь, которая всегда появляется, когда она говорит о чём-то, в чём абсолютно убеждена. — Они любят тебя и поймут. Даже Мурад.
При упоминании моего старшего сына невольно вздрагиваю. Мурад, такой строгий, такой принципиальный. Самый похожий на отца из всех детей, не только внешне, но и характером. Как он отреагирует?
Мама, словно читая мои мысли, качает головой:
— Не беспокойся о нём раньше времени. Он взрослый мужчина и поймёт, что ты заслуживаешь счастья не меньше, чем его отец.
Еда в тарелке давно остыла, но я этого не замечаю. Внутри разгорается борьба, часть меня хочет согласиться с мамой, поверить, что я имею право на личное счастье. Другая часть напоминает о долге перед детьми, о традициях, о том, что скажут люди.
— А как же… — я запинаюсь, не решаясь произнести вслух свои страхи. Пальцы нервно теребят край скатерти, чувствуя мягкость ткани и жесткость вышивки. — Я ведь уже не молода. И после четырёх детей…
Мама фыркает так громко, что я вздрагиваю. Её глаза сверкают, а в голосе появляются нотки возмущения:
— Глупости! Ты прекрасно выглядишь. И что значит "после четырёх детей"? Ты родила четверых прекрасных детей, вырастила их достойными людьми. Это твоя гордость, а не недостаток!
Она встаёт из-за стола, её движения решительны. Деревянный стул скрипит по плитке, а половицы поскрипывают под её шагами, когда она обходит стол и становится рядом со мной. Кладёт руки мне на плечи, и я чувствую тепло её ладоней даже сквозь ткань блузки.
— Посмотри на меня, — просит она, и я поднимаю голову. Её лицо, покрытое морщинами, выражает такую любовь и заботу, что к горлу подкатывает ком. — Ты только начинаешь жить для себя. Все эти годы ты была женой, матерью, хозяйкой дома. Настало время побыть просто Ранией.
Её слова проникают глубоко в сердце, и я чувствую, как глаза наполняются слезами. Одна скатывается по щеке, оставляя влажную дорожку, которую тут же холодит сквозняк из окна. Мама нежно вытирает её большим пальцем, её прикосновение лёгкое, как перышко.