Развод в 50. Муж полюбил другую
Шрифт:
— Прямолинейно и честно. Уважаю это, — он делает паузу, отпивает из бокала с минеральной водой, который держит в руке. Я замечаю, что он не пьет шампанское, как большинство гостей. Его взгляд на мгновение становится задумчивым, словно он решает, сколько правды можно открыть незнакомому человеку. — Скажу так же прямо — мне не нужны налоговые льготы. Я хочу помочь, потому что знаю, каково это — остаться одному в этом мире.
В его словах слышится боль, настолько знакомая и созвучная моей собственной, что сердце болезненно сжимается. Я непроизвольно подаюсь вперед,
— Вы… — начинаю я, но не нахожу правильных слов. Как спросить о чужой боли, не бередя раны?
Он понимает мой невысказанный вопрос. Его пальцы слегка сжимают ножку бокала:
— Моя жена умерла десять лет назад, — говорит он тихо, почти шепотом, так что мне приходится наклониться ближе, чтобы расслышать его слова среди гула голосов и звуков музыки. Его дыхание слегка касается моей щеки. — Рак. Три года химиотерапии, и все напрасно. А единственного сына я потерял в автокатастрофе, когда ему было шестнадцать.
Его глаза затуманиваются на мгновение, взгляд обращается внутрь, в прошлое. Кадык дергается, когда он сглатывает.
— Мне очень жаль, — отвечаю искренне, инстинктивно касаясь его рукава. Ткань его пиджака под моими пальцами мягкая и дорогая. — Это ужасно терять близких.
Я не говорю банальностей вроде "время лечит" или "они бы хотели, чтобы вы были счастливы". Я знаю, как пусто звучат эти слова для тех, кто действительно потерял часть души.
— Да, — он кивает, и его взгляд возвращается в настоящее, фокусируется на мне. Он мягко накрывает мою руку своей и легонько сжимает в знак благодарности за понимание. Его прикосновение вызывает легкое покалывание, распространяющееся от пальцев до запястья. — Поэтому я понимаю, как важна поддержка тем, кто остался один. Особенно детям.
В его голосе звучит решимость, которая находит отклик внутри меня. Мы оба знаем, что такое потеря, и оба пытаемся превратить свою боль во что-то полезное для других. Эта мысль создает между нами невидимую связь, которую трудно объяснить словами.
Официант проходит мимо с подносом закусок, и Самир жестом предлагает мне взять что-нибудь. Я выбираю канапе с лососем и мягким сыром. Когда я откусываю маленький кусочек, крошка падает на мое платье, и Самир деликатно указывает на это. Смутившись, я смахиваю ее, чувствуя, как краска приливает к щекам.
Мы разговариваем еще около часа, неспешно перемещаясь по залу, иногда останавливаясь у высоких барных столиков. О фонде, о его планах помощи, о его жизни за границей — он работал в крупной нефтяной компании, потом создал свою компанию, объездил полмира. Рассказывая о Нью-Йорке, он так живо описывает рассвет над Манхэттеном, что я почти чувствую прохладный утренний ветер и запах кофе из уличных фургончиков. Его руки выразительны, когда он говорит о чем-то, что его волнует — пальцы рисуют в воздухе незримые образы, подчеркивают важные мысли.
Теперь вернулся на родину, продолжает развивать бизнес. В его глазах загорается огонь, когда он говорит о своих проектах, и я ловлю себя на мысли, что
Время от времени наши взгляды встречаются дольше, чем требует простая вежливость, и каждый раз что-то внутри меня трепещет, как крылья пойманной бабочки. Мне становится жарко, и я обмахиваюсь программкой мероприятия, сложенной в импровизированный веер.
К концу вечера я понимаю, что впервые за полгода провела несколько часов, ни разу не вспомнив о Рамазане. Эта мысль приходит внезапно, и я застываю на мгновение, пораженная этим открытием. Это странное, почти забытое чувство говорить с мужчиной не о прошлом, не о детях, а просто о жизни, о работе, о планах. Ощущать себя не матерью, не бывшей женой, а просто женщиной, интересным собеседником.
— Вы в порядке? — спрашивает Самир, заметив мое замешательство.
— Да, просто внезапная мысль, — отвечаю я, улыбаясь. — Ничего важного.
Он смотрит на меня с легким сомнением, но не настаивает. Вместо этого смотрит на часы, старинные, на кожаном ремешке, и с легким сожалением говорит:
— Было приятно познакомиться, Рания, — его голос звучит искренне, без формальной вежливости, которой переполнен этот вечер. Он достает из внутреннего кармана пиджака визитницу из тисненой кожи, извлекает карточку и протягивает мне. Наши пальцы на мгновение соприкасаются, и по коже пробегает легкий электрический разряд. — Надеюсь, мы еще встретимся, чтобы обсудить детали сотрудничества.
Я принимаю визитку, чувствуя приятную тяжесть плотной бумаги с тиснением.
— Конечно, — отвечаю, и моя улыбка получается неожиданно искренней, губы растягиваются сами собой, без привычного усилия, которое я прикладывала последние полгода. — Буду рада.
Он прощается легким поклоном головы и уходит, его высокая фигура выделяется среди гостей. Я провожаю его взглядом, пока он не скрывается за дверями зала. Только тогда я замечаю, что всё это время не дышала.
Дома, снимая макияж перед зеркалом в ванной комнате, залитой мягким светом, ловлю себя на мысли, что думаю о Самире. Влажная косметическая салфетка прохладно скользит по коже, снимая тональный крем и румяна. Я внимательно вглядываюсь в своё отражение, словно пытаясь найти какие-то изменения. О его спокойной манере говорить, о том, как внимательно он слушал, склонив голову чуть набок, о теплоте в его глазах, когда он улыбался. И чувствую странное волнение, покалывание где-то под ложечкой — словно что-то давно забытое просыпается внутри.
Расчесывая волосы перед сном, я вдыхаю аромат своих духов, всё еще сохранившийся на коже. Закрываю глаза и на мгновение представляю, что Самир снова стоит рядом, что его бархатный голос произносит мое имя. По телу пробегает дрожь.
Что со мной происходит? Неужели я готова к этому?
Может быть, это просто одиночество, может, потребность в мужском внимании. Забираясь под прохладное одеяло и чувствуя, как хлопковые простыни приятно касаются кожи, я размышляю о том, что произошло сегодня.