Развод в 50. Муж полюбил другую

Караева Алсу

— Я боюсь, — признаюсь шёпотом, словно произнести это вслух, значит показать слабость. Горло сжимается, не давая говорить громче. — Я не знаю, как быть с мужчиной, который не Рамазан. Я не была ни с кем другим с восемнадцати лет.

Мама садится рядом, придвигая стул так близко, что наши колени соприкасаются. Она пахнет пловом, лавандовым мылом и едва уловимым ароматом духов, которые ей подарила Лейла. Этот запах окутывает меня, возвращая в детство, когда мамины объятия могли решить любую проблему.

—

Знаешь, — начинает она, и её голос становится тише, приобретая тот особый тон, который появляется, когда она делится чем-то очень личным, — после смерти твоего отца я думала, что моя жизнь закончилась. Мне было пятьдесят два, и я не могла представить, как жить дальше. Я всю жизнь оглядывалась на мнение чужих людей. А потом….

Она делает паузу, и я замечаю, как грусть в ее глаза. Она опускает взгляд, разглаживая несуществующие складки на своём кардигане.

— Что потом? — спрашиваю, внезапно заинтригованная. Мама редко говорит о времени после смерти отца.

— Потом могла бы быть жизнь, Рания, — отвечает она просто, поднимая глаза. В них все еще плещется печаль и тоска. — Я не стала снова выходить замуж, но это не значит, что у меня не было ухажеров. Только дурочкой. я была, что думала о мнении других. Думала как то будет выглядеть со стороны. А надо было думать о себе, только поздно, дочка. Надо было жить свою жизнь так как считала правильным я сама, а не ориентроваться на чужое мнение. За меня мою жизнь никто не проживет ведь. И никто не станет счастиливым за меня. Только я сама….

Моё сердце пропускает удар, а рот приоткрывается от шока. С лица уходят все краски, когда до меня доходит смысл её слов. Моя мама и вправду всегда вела строгий и благочестивый образ жизни. А теперь она признается, что поступала… не по сердцу.

Я смотрю на неё новыми глазами, словно вижу не свою мать, а совершенно другую женщину — с собственными желаниями, страхами и радостями. Женщину, которая прожила свою жизнь не так, как считала нужным, а оглядываясь на чужое мнение.

— Почему ты никогда не рассказывала? — спрашиваю, ощущая странную смесь горечи и… разочарования?

Мама пожимает плечами.

— Ты никогда не спрашивала, — отвечает она просто. — И потом, когда ты была замужем, тебе это знание ни к чему было. А когда вы с Рамазаном разошлись, ты была слишком погружена в своё горе, чтобы слушать истории старой женщины.

Её слова заставляют меня почувствовать укол стыда. Неужели я была настолько поглощена собой, что не видела, как жила мама все эти годы? Мысль отзывается болью где-то глубоко внутри.

— Прости, — говорю тихо, опуская глаза. — Я должна была…

— Нет, — она прерывает меня, слегка сжимая моё колено. — Никаких "должна была". Всему своё время. И сейчас — твоё время начать

жить для себя. Так что завтра ты наденешь своё лучшее платье и пойдёшь на ужин с Самиром. Ты будешь жить так как подсказывает и хочет твое сердце, а не делать так, чтобы одобрили другие люди. Ты не будешь совершать моих ошибок, дочка.

Её тон не оставляет места для возражений, и я невольно улыбаюсь, чувствуя, как внутри разливается тепло. Может быть, она права? Может быть, действительно пришло моё время?

— Вот так-то лучше, — мама кивает, видя мою улыбку. — А теперь доедай плов, пока он совсем не остыл.

Она встаёт и идёт к плите, где на медленном огне подогревается чайник. Её движения лёгкие, почти танцующие, несмотря на возраст. И в этих движениях я вижу отголоски той женщины, которой она была в молодости — и той, которой остаётся до сих пор, когда никто не видит.

— Мама, — окликаю её, чувствуя, как в груди разливается нежность. — Спасибо.

Она оборачивается, её глаза мягко блестят в полумраке кухни:

— За что, дочка?

— За то, что ты такая, — отвечаю, не в силах выразить всю глубину благодарности. — За то, что позволяешь мне быть такой, какая я есть.

Она подходит и целует меня в лоб, её губы сухие и тёплые.

— Всегда будь такой какой хочешь. Это твое право, — шепчет она. — А теперь ешь. Завтра важный день.

И я ем, чувствуя, как с каждым кусочком внутри растёт уверенность. Завтра действительно важный день. Первый день моей новой жизни.

Глава 23

Ужин с Самиром превращается в регулярные встречи. Мы ходим в театр, на выставки, просто гуляем по городу. Он рассказывает мне о своих путешествиях, о жизни за границей, о своей покойной жене Асият и сыне Адаме. Я говорю о детях, о фонде, иногда — о прошлом, но никогда о Рамазане. Его имя словно стиралось из моего сознания, стало незначимым, хотя Самир не просил меня об этом.

Время летит незаметно. Вот уже и Новый год на пороге. Фарид и Лейла прилетают на каникулы, дом снова наполняется их голосами, смехом, энергией молодости.

— Кто такой этот Самир? — спрашивает Лейла, помогая мне украшать елку. — Ахмет говорит, вы часто видитесь.

Замираю с хрустальной игрушкой в руках, не зная, что ответить.

— Он спонсор фонда, — говорю наконец, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно. — И… друг.

— Друг? — Лейла изгибает бровь, и в этом жесте она так похожа на отца, что у меня перехватывает дыхание. — Только друг, или?..

— Или что? — делаю вид, что не понимаю.

— Или нечто большее? — она не отступает. — Мама, тебе нет нужды скрывать от нас свою личную жизнь. Мы взрослые, мы понимаем.