Развод. Я календарь переверну

Блио Элен

Заняться перевоспитанием, моего благоверного, а?

Как приду сейчас домой, как трахну кулаком по столу, как скажу...

А что я скажу?

Иди мусор вынеси?

Так на ночь не выносят, примета плохая.

Нет, не буду я никого перевоспитывать. И вообще. Займусь я чем-нибудь более интересным.

Достаю телефон, открываю приложение, заказываю такси.

Пять минут прошло, и где мои кавалеры?

– Аделаида!

– Ада…

О, легки на помине.

Поворачиваюсь, смотрю на них.

Боже,

два взрослых мужика! Взрослых! Умных, с высшим образованием, думаю, не одним! С капиталом оба. Один — известный ресторатор, второй — известный адвокат. Бабло гребут.

У одного губа разбита, у второго глаз синевой наливается.

Красавцы!

– Ада, прости...

– Прости, Адочка...

Такси подъезжает вовремя.

– Ада? Ты...

– Ада, подожди, я тебя отвезу.

– Знаете что, дорогие мои? Спасибо вам, конечно, за танго, но... идите-ка вы оба...

– Куда?
– иронично качает головой Дворжецкий.

– В баню!

Сажусь в машину и уезжаю.

А чувствую себя так, как будто на метле улетела!

На шабаш.

Кстати, о шабаше!

36.

– Хорошее, кстати, предложение.
– с наглой ухмылкой заявляет Дворжецкий.

– Какое? — мрачно цежу я, проверяя языком зуб, кажется шатается. Ну, козёл! Еще и к стоматологу теперь идти! А я их ненавижу!

Была у меня как-то одна клиентка, стоматолог, так вот я не смог. Элементарно. Не встал! Ну, в смысле, работу свою я сделал нормально, а сопутствующие отношения не сложились. Она блузку расстегивает, а у меня в ушах вой бормашины, и эта острая хрень перед глазами, которая тебе туда впивается. Я не столько боли боялся, боли то сейчас почти и нет, анестезия работает, но вот эта хрень, которой лезут в рот...

– Что, Крестовский? Задумался? Отмирай, давай. Поехали.

– Куда?

– Куда нам наша госпожа сказала. В баню.

Что?

Смотрю на него удивленно. Что я, идиот что ли с ним в баню идти?

Не идиот.

Но почему бы и не попариться?

– У меня там и банщик зачётный, нужно только ему позвонить свободен ли.

– Зачем нам банщик? Я тебе веником так отхожу, мало не покажется.

– Эх, молодость...

– Вам, старикам не понять.

Он подсмеивается, иронично так, нагло.

– Ты же профессионал, Крестовский? Должен же понимать, что каждый должен заниматься своим делом, а? В суде врать — адвокат, в ресторане готовить — повар, а в бане парить — банщик.

– А морду бить за любимую женщину боксёр должен?

– За любимую женщину морду должен бить мужчина.

– Не профессионал?

– Почему же? Профессионал. В том, чтобы быть мужчиной.

Сволочь продолжает ухмыляться, идёт к своему шикарному «Майбаху».

– Ты считаешь себя мужчиной, Герман?

Это он мне? Гондон штопанный.

– А ты, Дворжецкий?

–

Я? — тормозит, усмехается трогает разбитую губу, смазывает кровь, смотрит на пальцы.
– А хрен его знает. Ты меня сейчас в тупик поставил.

– Да, ладно? Неужели?

– Угу, именно. Раньше я считал, что мужик. Настоящий. А сейчас... Поехали, садись.

– Я на своей.

– Поехали, твою пусть водитель отгонит. Расслабимся в баньке. Попаримся.

– Еще скажи, что девки будут.

– Нет, Крестовский, девки — это не серьёзно. Особенно, после того, что сейчас было.

– А что сейчас было?

– Ада. Ада была. Садись.

Не знаю почему позволяю себя уболтать и реально сажусь в его тачку.

Почему-то никогда не задумывался о том, что хочу такую. Меня как-то мой «Гелик» устраивал. А в «Майбахе» уютно. Спокойно.

Дворжецкий открывает барчик встроенный, достаёт бутылочку арманьяка «Сокровища Д’Артаньяна». Хм... напиток достойный.

– По пять капель, перед баней.

– За дружбу?

– За здоровье прекрасной дамы.

Усмехается, наливает. Аромат у напитка густой и сочный. Сразу даёт в голову.

Как аромат женщины. Он тебя или сразу захватывает или никогда.

Ты можешь её трахать, даже получать удовольствие. Но у тебя никогда не возникнет желания её присвоить, заклеймить. Она так и будет транзитной.

Аромат Аделаиды зацепил меня сразу. Взял. Не за горло нет. Просочился в поры.

Так, что надышаться нельзя. Хочется еще и еще. Больше. Глубже. Сильнее. Вязкий, терпкий, и в тоже время такой легкий, нежный, шлейф от него остаётся надолго, забивает рецепторы, заставляет думать, строить планы, мечтать.

– О чём задумался, Крестовский?

– Сам догадайся.

– Волшебница.

– Да.

– Колдунья.

– Да.

– Ведьма.

– Есть такое дело.

– Ради такой можно...

– Ты меня что, уговариваешь, Денис Александрович? Так меня не надо уговаривать.

Я уже уговорённый.

– Неужели? А если отговариваю?

– Попробуй.

– Ты же её не потянешь?

– А ты потянешь?

– Может и я не потяну.

– А Макар этот её, клоун, тянул?

– Макара она тянула. Это другое. Макар, понимаешь, углядел её раньше. А девочки, знаешь, это ценят.

– Ценят что? Как мужики всего добившись меняют их на новых сосок?

– Нет. Ценят, когда мужчина берёт её, молодую, нежную, наивную, и старается выбиться в люди, чтобы сделать её королевой.

– Ага, а потом меняет на молодую.

– Что ты заладил, как попугай? Меняют - это уже другая история. Но она с ним была и жила именно потому, что вместе с нуля. Со старта. Всё делили. Если бы не это она бы сама его давно бросила. Когда переросла. Она просто упустила этот момент. А может жалела его. Ну и семья, дети.