Развод. Зона любви
Шрифт:
Мой взгляд автоматически ищет детей. Пытаюсь зацепиться за что-то настоящее, за спасительную якорь, который не даст мне утонуть в этом море лжи и предательства.
Марина отворачивается. Её тонкие плечи вздрагивают, но она не смотрит в мою сторону.
Максим стоит с опущенной головой. Его волосы падают на лоб, скрывая лицо, но я знаю — он смотрит в пол. Он не поднимает глаз. Не хочет видеть меня.
Горло сдавливает такой спазм, что я чуть не задыхаюсь.
— Дети… — голос ломается на первой же слоге. — Посмотрите на меня!
Но они не поднимают глаз.
Виктор подходит к ним и кладёт руки на их плечи, будто он здесь единственный, кто может их защитить. Их защитить от меня.
— Не уходите… — прошу я, больше не крича, а шепча. Этот шёпот ломается, как сухая ветка под тяжестью снега.
Но они уходят. Они просто разворачиваются и идут к выходу вместе с ним. Мой бывший муж забирает с собой всё, что у меня когда-либо было дорого.
Мои ноги подкашиваются, и только охранники удерживают меня от падения.
Холодный коридор впереди, стражи закона по бокам — путь в новую реальность. В реальность, где меня нет. Где есть только пустота, тюрьма и годы одиночества.
Но хуже всего — это тишина. Тишина в груди, там, где когда-то билось сердце.
Восемь лет.
Эти слова будут звучать в моей голове, пока не сотрётся всё остальное.
Глава 3
Машина трясётся на каждой кочке, и этот глухой ритм словно отбивает мою смерть. Внутри всё онемело. Глаза не мигают, руки ледяные, а грудь будто сдавливает тисками. Я смотрю в окно, но за ним — пустота. Ни города, ни дорог, ни людей. Только серый размазанный фон, который тянется в бесконечность, как моя боль.
Я не чувствую движения. Кажется, будто меня заперли в стеклянной клетке, из которой уже не выбраться. Полицейские впереди о чём-то переговариваются, но я не слышу их. Шум сирены, звон ключей и грубые команды остались где-то далеко, словно это было с кем-то другим. Со мной — всё это не могло случиться.
Нет.
Это просто длинный страшный сон. Сейчас я открою глаза, Виктор поцелует меня в лоб и скажет, что я просто устала, переутомилась, а всё это — игра моего разума. Да, вот сейчас… открою глаза…
Я открываю глаза.
Машина едет дальше. Наручники холодят запястья, давят на кожу. Металл будто намертво впился в меня, словно готов остаться навечно.
Как это случилось?
В голове медленно, болезненно всплывают обрывки вчерашнего вечера, как фотографии, из которых кто-то вырвал половину и оставил только фрагменты.
Вчера я стояла на кухне, в моём уютном маленьком мирке, где всё казалось таким простым. Нож стучал по разделочной доске — я резала свежие помидоры для салата, пока на плите шипел стейк. Я помню, как из духовки доносился запах запечённого картофеля. Тёплый, обволакивающий запах дома, где любили, где ждали. Где я думала, что счастлива.
Максим и Марина болтали в соседней комнате, а
Мы планировали отпуск. Я мечтала о том, как летом поедем на море в Испанию, как будем гулять по берегу, смеяться, строить замки из песка. Я помню, как в тот момент даже улыбнулась, представляя, как Марина бежит с обернутым на плечах полотенцем, словно маленькая. Ее муж пойдет за напитками, Виктор валяется на шезлонге.
Всё это — всего лишь вчера.
А сейчас я сижу в полицейской машине, закованная в наручники, и мои дети смотрели на меня, как на преступницу.
Как так быстро всё рухнуло?
— Такие женщины в тюрьме долго не продержатся, — тихо бросает один из полицейских другому, не подозревая, что я слышу.
Такие!
Я не собираюсь умирать.
Моё сердце холодное, но под этой ледяной коркой начинает прорастать маленькое зерно ярости. Оно крошечное, но оно растёт. Оно колет меня изнутри, оживляет.
Я смотрю на свои дрожащие руки и тихо, едва слышно шепчу:
— Я должна выжить.
Мои пальцы стискиваются в кулаки.
— Я должна вернуть свою жизнь.
Внутри меня зреет сила, глухая и первобытная, как зверь в клетке. Пусть я сейчас на дне. Пусть у меня отняли всё. Пусть Виктор считает, что выиграл эту партию.
Но я ещё не сдалась.
Машина трясётся на очередной кочке, и я поднимаю голову. Впервые за весь путь. Я смотрю вперёд, туда, где начинается путь длиной в восемь лет.
Но я знаю одно: я вернусь.
И когда это случится, Виктор пожалеет о каждой секунде того вечера, когда решил разрушить мою жизнь.
Тяжёлая железная дверь захлопнулась за мной с таким гулким стуком, что я почувствовала, как его отголоски пробрались внутрь моего тела. Словно этот звук поставил точку на всей моей прежней жизни. Всё кончено. Теперь — только тьма.
Комната — нет, камера — встретила меня ледяным дыханием сырости и запустения. Грязные, местами отслаивающиеся стены будто сжимались со всех сторон, как ловушка, из которой не выбраться. Узкое окно под потолком, обмотанное решёткой, едва пропускало свет. Серое пятно на полу напоминало засохшую кровь. Я не осмелилась подойти ближе.
Матрас на шконке был серым, вонючим и мятым, с пятнами, о происхождении которых лучше не знать. Он выглядел так, будто прошёл через тысячи чужих ночных кошмаров.
Я стояла посреди камеры, как маленькая потерявшаяся девочка, которую бросили в этом месте на съедение чему-то невидимому и страшному. Глоток воздуха обжигал лёгкие, как кислота.
— Чего встала? Принцесса, нары ждут! — насмешливо хмыкнула одна из сокамерниц, худая женщина с жирными прядями волос и глазами, в которых не было ни намёка на доброту. Она сидела на соседней шконке и ковырялась в грязных ногтях, будто уже привыкла к этой тюрьме так же, как к своим собственным пальцам.